Беломорье

Утром привезенные из Сороки поп и псаломщик совершили длительное молебствие с водосвятием всего дома.

Как только ушел причт, к Авдотье зашел Егорка. Ему наперебой стали рассказывать о ночном страхе.

— А что, Авдотья Макаровна, — громко сказал он, — поди, жутко одной в такой домине жить? Впусти-ка ты мое семейство в постояльщики. Семья наша малая, тихая, грязи да хлопот не будет.

Авдотья почему-то смешалась и стыдливо потупилась. У Егорки подогнулись колени, он невольно присел на лавку… Одно ее слово — и весь план, почти уже осуществленный, погибнет! «Надо бы прежде договориться с Лукьянихой. — Егорка опустил голову. — Откажет… застыдится, побоится греха и откажет!» — Егорка судорожно проглотил слюну. Кое-кто из присутствующих баб сразу всполошился — кому бы не любо жить в такой домине?

— Коли хочешь, — быстро затараторила Андреевна, негодующе глядя на Егорку, — мы бы вместо Цыгана могли въехать… Мы бы тебе баню топили да воду…

Не глядя никому в глаза, Авдотья в ответ покачала головой.

— Уж прости, Андреевна, будто забыла, какой спор этим летом затеялся у нас? А мне, вдовушке, покой нужен! От Дарьюшки какую обиду увижу? Сама она всеми обижена… Хосподь с тобой, Егорушка, переходи! — и, как полагается в таких случаях вдове, она начала причитать: — Авось меня, вдову горькую, не обидите-е…

Егорка с переездом не медлил — все скудное барахлишко его хозяйства свободно разместилось на двух дровнях. В этот же день он с женой и матерью водворился в большом двухэтажном доме. После полуночи Егорка, выполняя обещание, шмыгнул на половину Авдотьи. Возвращаясь перед рассветом на свою половину, он с удовольствием ощупывал толстую пачку кредиток.

5

Вскоре Егорка получил на руки купчую, по которой вдова покойного продала Егору Богдановичу Богданову свой дом и участок земли под пристройками за пятьсот рублей. Согласно купчей за ней оставалось право пожизненного проживания в одной из половин второго этажа, которая до смерти оставалась в ее личной собственности.

По волости пошла молва, что Егорка купил лукьяновский дом на деньги тестя. Егорка не отнекивался, а Мошеву, не истратившему гроша на это дело, такие толки были лестными: «Вот, мол, Мошев своему зятю какую помощь оказал».

Несмотря на обогащение Егорки, отношение односельчан к нему почти не изменилось. Земляки упорно не хотели забывать ненавистное ему прозвище — Цыган. О нем помнила и беднота, из которой так внезапно выскочил Егорка, и те, кто не хотел признать парня равным себе. Еще не раз под его окнами слышались ехидные частушки:

Не форси, миленочек, Что у тя новый домичек! Ты обедал, я была — На столе одна вода.

Но теперь такие выходки не волновали Егорку. В его руках была большая сила! Кроме дома, Лукьянов владел четверкой шнек с полным ловецким оборудованием и немалым запасом снастей в амбаре. Авдотья передала их Егорке, и тот пустил слух, что летом сам повезет весь улов в Архангельск. Узнав об этом, Сатинин, благостно ухмыляясь в бороду, без зова пожаловал к Егорке в гости.

— Ты, Егорушка, не вези сам рыбку в Архангельск, а, как покойный Осип Петрович, уступи ее мне, — после длительных разговоров о разных пустяках приступил к делу старик, — ведь большой-то партией подручнее. У меня суденышко свое и за отвоз фрахта мне платить не надо. Как думаешь, Егорушка?

— А почему бы тебе, Федор Кузьмич, перво-наперво не величать меня Егором Богдановичем? — вместо ответа дерзко спросил Егорка. — Чай, к покрутчикам ты в гости не хаживаешь?

Скупщик внимательно посмотрел на него и, покачивая головой, тихо прошелестел:

— Это верно, теперь ты уже Егор Богданович, а не Егорка! Прости, Христа ради, Егор Богданович, недогадливого старика.

— Егорка в лачуге жил, — радуясь такому признанию, усмехнулся молодой хозяин. — Чтобы память стереть, завтра же велю конуру разворотить!

И Егорка показал себя — он нанял рабочих впятеро больше, чем нужно было, и дал цену вдвое выше обычной, но зато в три-четыре раза быстрее была обита серая от времени громадина дома свежим тесом. В это же время замшелую дощатую крышу покрыли листами ослепительно блестевшего железа. В селе появился голубой двухэтажный дом, разу-

Крашенный ярко-зелеными наличниками и с словно высеребренной крышей. На угол прибили черную доску с крупной надписью золотом: «Дом Егора Богдановича Богданова». Теперь всякий знал, что Цыгана величают Егором Богдановичем, и язык земляка уже не поворачивался назвать старой кличкой владельца такого домины.

После развеселой масленицы для рядового помора наступала тяжелая пора. Редкий день теперь не упоминалась местная поговорка: «с голоду-холоду амбары трещат, а с наготы-босоты гридни [7] ломятся». Все чаще и чаще слышалась на улице испокон веков сложенная беднотою песня, распеваемая пьяными голосами:

7

Гридня — древнерусское слово, обозначающее комнату.

Ах ты, хмель, ты, хмель кабацкая, Простота наша бурлацкая. С простотой ты, хмель, сдружилася, Плыть на Грумант [8] ты покрутилася.

Пройдет еще немного времени, и отовсюду по тысячеверстному древнему тракту Беломорья к далекой Коле потянутся пешие группы рыбаков, тащущих за собой саночки с поклажей.

Рыбацкую бедноту Беломорья из года в год закабалял стародавний обычай забора — получка у хозяина в счет будущего улова денег или продовольствия. Не вернув хозяину займа, рыбак не имел права уйти из его артели. Каждую осень, при дележе вырученной добычи, хозяин высчитывал из заработка покрученника его долг. Выдаваемого остатка многосемейному — плохо ли, хорошо ли — хватало только на три-четыре месяца. Еще не наступала весна, а уже нарастал забор, отрабатываемый последующим уловом. Из года в год тянулся обычай забора, благодаря чему промышленник обеспечивал себя одними и теми же рабочими руками.

8

Грумант — старинное название Шпицбергена.

У обшитого свежим тесом дома, по привычке все еще называемого лукьяновским, начал собираться народ. Покойный Лукьянов владел таким запасом ловецкого инвентаря, что Егорка мог кое-кого из хозяев оставить в этот год без ловцов.

Испытав на себе хозяйский гнет, Егорка не жалел давать взаймы наиболее опытным рыбакам. Один за другим переполошились хозяева, когда их лучшие рыбаки вдруг возвратили им долги, а сами начали крутиться в Егоркины ватаги. Рушился сговор — Егорка, как зубатка в океане, выхватывал у хозяев лучших корщиков, веселыциков и даже наиболее опытных на жив очников.

Месяц назад Егорка устроил гостьбу, чтобы отметить свой переезд в новый дом. Праздновать новоселье он замыслил лишь с богатеями, надеясь этим войти в их круг. Однако, кроме Мошева, кое-кого из его родни и предусмотрительного Сатинина, из хозяев никто не пошел к Цыгану. Запомнив обиду, Егорка начал «рвать» к себе из артелей своих обидчиков наиболее ценимых рыбаков.

В эти дни около дома Егорки царило оживление. Рыбаки входили и выходили, тут же под окнами сговаривались между собой и опять входили в дом. Детишки, отправляемые встревоженными хозяевами высмотреть, что делается у «окаянного разбойника», передавали, что «дяденька Цыган из карманов без счета деньги достает и в книжицу рыбаков записывает».