Беломорье

Растерянно смотрел Егорка на сердитые лица рыбаков, понимая, что на него злы не только вековечные лукьяновцы, но и вновь им покрученные.

Нелегко было сразу найти решение, выгодное для всех. Егорка задал поморам ряд незначащих вопросов.

Слушая пространные ответы рыбаков, он обдумывал, как бы расставить этих взбудораженных и озлобленных людей.

— Сказать по душе, — внезапно обрывая чью-то речь, начал Егорка и, подражая старику Федотову, сокрушенно покачал головой, — крепко огорчили своего хозеина! Полсотни не отмеряли, а уж какой шум промеж себя подняли! А как дальше дело пойдет, ведь более полгода вместях надо быть?

По выражению лиц слушавших его Егорка понял, что попал в правильный тон и говорит, как и положено говорить хозяину.

— Вот мое хозяйское решение, — как заправский хозяин, Егорка повернулся и размашисто перекрестился, кланяясь блестевшему медью и яркой эмалью кресту. Сидевшие, кто на лавке, кто прямо на полу, торопливо поднялись и тоже перекрестились, призывая бога в подсказчики правильного решения.

— Так вот мое хозяйское решение, — повернулся лицом к своей покруте Егорка. — Быть артелям по-старому, как при покойном Лукьянове.

— Правильно… Правильно, Егор Богданыч! Верно рассудил! — обрадованно заговорили лукьяновцы, в особенности те из них, кто вновь делался, как прежде, корщиками.

— Ну, так с богом, братцы. Святые отцы благословляют, — наставительно сказал Егорка, как этого требовал обычай. — А новой покруте остаться, особый буду разговор вести.

Лукьяновцы, довольные, что все вновь стало по-старому, как при прежнем хозяине, дружелюбно расстались с Егоркой. И по тому, как они жали его руку, Егорка понял, что, выйдя на улицу, они не один раз назовут его рассудительным и похвалят за башковитость.

Глядя на озадаченные лица оставшихся, Егорка сокрушенно подумал, что с этими ему будет не так просто вывернуться. Он нахватал из чужих артелей не рядовых покрученников, а корщиков, которых теперь в весельщики или в наживочники не поставишь.

— Что же мне теперь делать с вами, братцы! — растерянно произнес наконец Егорка и опять, по-федотовски, покачал головой. — В толк не возьму!

— На чем богу молились, хозеин, то нам и подавай, — проговорил бывший федотовский корщик.

— Не мы к тебе толкались, хозеин, сам нас к себе накрутил, — добавил другой, — а рядовыми нам не быть! Не за этим к тебе пошли!..

Прошло не меньше часа, пока договорились, что поскольку в лукьяновских амбарах на становище был нужный запас оборудования, вновь принятые образуют две артели. Все же двое корщиков превращались в рядовых, поэтому половина одного из хозяйских паев по каждой артели отходила покрутчикам, пониженным в рыбацком ранге.

Свое слово Егорка подкрепил тем, что трижды перекрестился, кланяясь кресту, а затем, сняв стоявший позади пего черный образ, вновь повторил свое обещание и поцеловал до неузнаваемости закопченную доску. Эта церемония была для поморов самой надежной гарантией. Успокоенные, новые покрученники так же дружелюбно, как лукьяновцы, расстались с Егоркой и вышли на улицу.

Вслед за ними вышел на крыльцо и Егорка. «Ловко хозяйничаю, — подумал он, — начал с того, что пай от себя отдал. Так хозяйничать стану, пожалуй, скоро и сам в покруту уйду!»

Он уже хотел шагнуть назад в сени, но увидел, что по улице идет, как всегда, широко размахивая руками, Васька Бобров.

— Васька! — радостно окликнул он парня. — Будто не ко мне идешь?

— Не к тебе, обратно на завод шел.

Они не виделись с того утра, когда вместе были в саввинской келье. Васька был в прежнем полушубке и в той же ушанке. Разглядывая его лицо, Егорка подумал, что оно чем-то изменилось. «Ловко завод его обломал, — подивился он, — смотрит, словно шилом насквозь протыкает!»

— Егор Богданыч, куда самовар велите подать… наверх? — певуче спросила, приоткрыв дверь кухни, хозяйка. — Или внизу кушать станете?

— Наверху выпью с другом, — Егорка обрадованно глядел на Ваську.

Словно боясь, что тот уйдет, он за руку потащил парня наверх. Тотчас хозяйка внесла кипящий самовар, а ее сынишка на подносе тарелки с еще дымящейся сдобой. Егорка что-то шепнул ему на ухо.

— А помнишь, как мы в саввинской келье родионовскую сдобу ели да райскому житью завидовали? — спросил Егорка, глядя на заставленный тарелками стол. — Видишь, как все обернулось. Сказать до правде, порой своим глазам не верю.

Третий раз появился мальчуган, неся на подносе бутылку с рюмками.

— Ну, теперь все, что душе надо! — Егорка налил доверху рюмки. — За что выпьем?

Все еще молчавший Васька пожал плечами, но ничего де ответил.

За счастье давай, Васька, за наше счастье!

— Разное оно у нас стало…

— Пускай так… К счастью разные дороги ведут,! Рассказывай про себя, про меня-то, поди, все знаешь?

Они выпили и стали, как тогда в келье, торопливо жевать, но не сдобу, а сочные ломти свежепросольной семги.

Про тебя-то я многое знаю, — все еще не в силах сбросить с себя какую-то неловкость и глядя на радостное лицо сверстника, проговорил наконец Васька. — Про тебя только и есть теперь разговоров и в избах и по дорогам… Такое с тобой случилось, что разве в сказке придумать!

— В сказке, пожалуй, не всегда придумаешь, а вот в жизни случилось! Тут только многое обмозговать надо было, — наливая вновь рюмку, самодовольно усмехнулся Егорка. — И ты тоже не урод. Знай с кем породниться, вот в люди и выйдешь!

— У меня, — Васька замялся, не зная, как назвать недавнего приятеля — то ли Егоркой, то ли Егором Богдановичем, — у меня, брат, другая дорога. Я с заводом крепко связался! Другая мне жизнь уготована, — и, думая о недавнем разговоре с шуерецким учителем, к которому ходил по поручению Никандрыча, еще раз задумчиво повторил: — Другая жизнь мне уготована.

Егорка не слышал, что говорил ему парень. Ему пришла мысль — сделать Ваську своим приказчиком на становище. Ведь оставить покруту на становище без себя — значило кое-чем рисковать. В последние годы на становищах стали появляться норвежцы, скупавшие у рыбаков тайком от хозяев часть уловов. Отправиться же с открытием навигации самому на становище — значило жить там, как и все покрученники, в холоде и в грязи. Да и с Настюшкой расставаться не хотелось.

— А ты, Васька, все по заводам мыкаешься? — отрываясь от своих мыслей, спросил Егорка.

— Почему мыкаюсь? Управляющий давно назад принял. Старый черт, биржевой мастер, как ни прыгает, а прогнать не смеет. Крепко заводские их от своевольства отучили! Его самого, чертягу, Агафелов едва с завода не согнал. Люди говорят, что старик перед ним на коленках весь вечер провалялся.

— Сейчас не съел, потом съест, — Егорка вплотную придвинулся и, жарко дыша в лицо Василию, зашептал: — А хочешь годика через три хозяином сделаться?