БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ

–  Я сегодня видела письмо с голландским штампом. Что нового?
– продолжала вопросами выгадывать время Грейс. В некоторых позициях нужно дать противнику прийти в себя.

–  Все решено, - ответил Алехин, пережевывая кусочек ветчины.
– Правительство финансирует матч.

–  Значит, окончательно договорились?

–  Да. Начинаем в октябре. Задержка была лишь за решением финансовых вопросов.

–  Замечательно! Я так люблю Амстердам!
– обрадовалась Грейс.
– А какой гонорар?

–  Ты хочешь спросить: сколько получу я?

–  Да.

–  Около двадцати тысяч гульденов. В случае победы.

–  Победы?! Какой может быть вопрос! Ты и Эйве!

–  Эйве сильный гроссмейстер. Один из пяти-шести сильнейших в мире.

–  Но ведь это не Капабланка, не Ласкер. И даже не Боголюбов.

Алехин покачал головой:

–  Для меня он сейчас самый опасный. Этот матч - самое трудное испытание за всю мою шахматную карьеру.

–  Сколько я помню, Эйве уже проиграл тебе матч в двадцать шестом году. Разве с тех пор он стал сильнее? Или ты стал играть хуже?

–  Дело не в силе, Грейс.
– Алехин произнес эти слова так, как говорят о чем-то глубоко и долго обдуманном, что терзает ум и сердце в томительные часы размышлений.
– Есть причины не менее важные.

–  Какие?
– подняла вновь брови Грейс.

–  Психологические.

–  Что вы имеете в виду?
– опять перешла на «вы» Грейс.
– Не понимаю.

–  Среди шахмагистов однажды разгорелся спор, - попробовал объяснить свою мысль Алехин, - как лучше играть: в обычном турнирном зале или в отдельной, изолированной комнате. В зале мешают зрители - они разговаривают, шумят, в отдельной комнате можно создать идеальные условия, мертвую тишину. Спор был жаркий: одни стояли за зал, другие - за комнату.

–  Я помню, вы мне говорили, - попробовала форсировать события Грейс. Она была в цейтноте - в половине десятого должен был приехать Гарольд. Грейс нетерпеливо позвонила в колокольчик, явилась Мадлен. Горничная забрала тарелки и вскоре принесла кофе, джем, булочки-рожки.

–  Я был всегда за обычный зал, - продолжал Алехин.
– Пусть мне мешает шум, но мне он дает непосредственный контакт с шахматными любителями, с теми, для кого я создаю художественные произведения в шахматах. Публика вдохновляет меня, держит в напряжении, создает дополнительный стимул для творчества.

–  Я не пойму одного: какое это имеет отношение к Голландии?
– нетерпеливо спросила Грейс.
– Там ведь тоже будет публика, обычный турнирный зал.

–  Публика будет, но какая? Голландская, чужая, враждебная.

Грейс повела плечами: мысль мужа не совсем доходила до нее.

–  Но ведь вы и раньше играли в других странах. Два раза в Германии с Боголюбовым.

–  О! Это было совсем другое дело!
– оживился Алехин.
– В Германии мы оба были одиночками. Два русских среди немцев. Кругом были чужие люди и для меня и для него. А здесь целая страна будет за Эйве, миллионы людей будут ждать моего поражения. Я уже пережил нечто подобное в матче с Капабланкой в Аргентине.

–  Я всегда говорила вам: вы слишком резки, неосторожны с людьми. Вы теряете много друзей.

–  Можно приобрести одного друга, трех, пять, но нельзя приобрести миллионы друзей. Особенно, если ты их уже потерял, - пытался объяснить Алехин и вдруг… замолчал. Что-то подсказало ему: Грейс ничего не поняла из того, о чем он так подробно ей говорил. Она просто по складу своего характера не может разобраться в тех чувствах, которые терзали Алехина. Ему стало стыдно за невольное признание, не встретившее никакого отклика в душе близкой ему женщины. «Может, не, стоило изливать душу?
– задал он сам себе вопрос. И тут же ответил встречными вопросами:- А кому же еще можешь ты пожаловаться? Где во всем свете есть человек, способный понять тебя, пожалеть, утешить?»

–  Я бы советовала вам поменьше употреблять алкоголь, - с трудом дошли до сознания задумавшегося Алехина слова жены.

–  А чем заменить?
– серьезно спросил Алехин.

Грейс пристально посмотрела на мужа. Что за глупый вопрос: чем заменить? Все-таки очень странный он человек! Как часто она не понимает его мыслей, поступков, чувств. Вот, не угодно ли: чем заменить алкоголь?

–  Ты твердо решила ехать?
– спросил Алехин жену после небольшой паузы.

–  Конечно. Я уже условилась. Это очень важная встреча.

–  Может, останешься?

–  Что вы говорите, дарлинг! Мы же давно с вами договорились: в дела друг друга не вмешиваться.

Алехин промолчал.

–  Потом, вам нужно работать, - продолжала Грейс, - готовиться к матчу. Послезавтра я приеду. Ну, не нужно, милый!

Грейс подошла к мужу и, обняв его аа шею обнаженной рукой, коснулась губами виска.

Теперь ее терзала одна забота: как сделать, чтобы Алехин не пошел ее провожать? Гарольд приедет один, никакой невесты с ним не будет. «Ничего, - быстро нашел выход ее натренированный на уловки мозг.
– В крайнем случае, скажу, что мы заезжаем за ней. Гарольд поймет и не выдаст меня».

Грейс ушла. Алехин пересел в кресло и бегло просмотрел утренние газеты. Ничего нового, никаких ошеломляющих известий. Партия Гитлера укрепилась у власти и яростно борется с врагами внутри страны, требуя в то же время нового пространства для Германии. Большевики кончили пятилетку и планируют новую. В Лиге Наций, как всегда, идут схватки ораторов: каждая страна признает правоту только своего представителя.

Отложив газеты, Алехин поднялся с кресла и вышел из дому. Погожее летнее утро показалось Алехину жарким, хотя на нем был всего лишь легкий пиджак. Солнце ярко освещало зеленые лужайки и деревья в углу садика. Лениво потягиваясь под теплыми лучами солнца, Алехин прошелся по саду. «Хорошо! Прекрасная погода», - подумал он. Дорожки, выложенные ровными обтесанными камнями, резали большую лужайку на ровные квадраты и прямоугольники. Между утонувшими в земле камнями робко пробивалась зеленая травка. Алехин вскоре поймал себя на том, что шагает через один квадрат, ставя ногу на квадрат соседней линии камней. «Ходом коня», - усмехнулся Алехин, и тут же вспомнил: какой шахматист в задумчивости не расхаживал по паркету именно этими зигзагообразными прыжками - буквой «Г»!

«Хорошо гулять в собственном саду, жить в своем доме, - мысленно произнес Алехин и тут же спохватился:- Выговариваешь слова «собственный», «свой», а звучит странно, не доходит до сердца. Да полно, свой ли это дом? Свой - это родной, близкий сердцу; свой - это когда тебя тянет сюда, когда ты находишь в нем успокоение от самых тяжких забот и волнений».

У Алехина не вызывал подобных чувств ни холодный, неуютный дом, ни сад, красивый бездушной красивостью. Скептическим взглядом осматривал он гладко подстриженную ярко-зеленую лужайку. Из плодоносной почвы бурно лезли на свет маленькие кустики полевых цветов, продолговатые листики травы. Но им не суждено было расти: садовник специальной машинкой безжалостно стриг траву и цветы. Традиция предписывает, чтобы растительность в саду была гладко подстрижена - «под гребенку». Вот и получалось, что ни клумбы кругом, ни единого ласкающего взор пятна. Только зелень, однообразная, утомительная зелень. Все было холодно и строго в этом старинном жилище англичан, по какому-то капризу утвердившемся на севере Франции. Бездушная традиция убивала жизнь.

Алехин приблизился к выходу. По обе стороны железных ворот тянулись низкие загородки из дикого виноградника. Густые кустики были срезаны с боков и сверху плоскостями под прямым углом. Будто кто-то гигантской машиной смял, сдавил раскидистые, пышные кусты и выбросил их из жерла безжизненными, спрессованными плитами.

Пора было заниматься, и Алехин повернул к дому. Темно-серый фасад двухэтажного строения недружелюбно глядел на него широкими окнами. Тяжелые двери неохотно впустили чужого пришельца в это хранилище древних традиций, построенное несколько веков назад. Потемневшие бронзовые львы на круглых ручках-кольцах кровожадно разинули пасти. С нелегким сердцем входил человек в такое жилище!