Белые Мыши на Белом Снегу

...А потом я, который сроду ничего не крал, неожиданно стащил куртку в магазине промышленных товаров. Но сначала, за две недели до этого события, в дверь моей квартиры прерывисто позвонили - если не ошибаюсь, это было часа в два ночи, в сильную вьюгу.

Я крепко спал возле газовой печки, и снилось мне что-то хорошее, теплое, похожее на ощущение от Ласкиной шерсти или от мягких волос моей дочери - неважно, просто это было - счастье. Тревожное повизгивание звонка оборвало сказку и вернуло меня в темную ночь, полную завываний ветра и снега, бьющегося в стекло.

Зевая и натыкаясь на углы, я добрался до двери, выглянул в глазок и увидел в свете старомодной угольной лампочки закутанную фигуру пожилого мужчины в надвинутой до самых глаз черной вязаной шапке.

– Кто там?
– хрипло со сна спросил я, надеясь, что этот странный человек просто ошибся дверью.

– Эрик, это ты, что ли, хрипишь?
– голос его показался мне очень знакомым.
– Открывай, это я, Егор.

– Егор?..
– распахнув дверь, я всмотрелся в его морщинистое лицо.
– Зиманский Егор?..

– Ну, ты даешь!
– он шагнул через порог, обдавая меня снежным холодом, и захохотал.
– А вот тебя время не берет, черта этакого! Что, не узнаешь?

Я узнал, хотя и не мог поверить в это: неужели Зиманский?.. Он сорвал шапку, и я увидел у него обширную плешь, покрытую мелкими родинками, словно веснушками. Лицо тоже сильно износилось, и мы теперь совсем не производили впечатления людей с пятнадцатилетней разницей в возрасте: я все еще выглядел очень молодым и вызывал материнские чувства у сорокалетних женщин.

– Ну, Эрик!
– Зиманский повернул меня к свету.
– Ну, привет... братишка.

С собой он принес большой туристический рюкзак с потертыми лямками и туго затянутыми ремнями и с облегчением поставил его на пол в прихожей. Я, все еще крайне озадаченный, пошел ставить чайник, а Зиманский уселся разбирать вещи и кричал мне через всю квартиру:

– Я Хилю видел! Да-да, серьезно. А она здорово пострашнела, на мать похожа становится. Толстая, переваливается, как утка... Немного ты потерял! Слышишь меня?

– Слышу, слышу, - я тоже видел бывшую жену, но не считал, что она выглядит так уж плохо.
– Ты варенье будешь? Наша машинистка меня угостила, апельсиновое.

– А-а, это та, которая тебя усыновила, в конторе? Как она, родила?

– Да, у нее мальчик - тоже Эрик.

– Ну, надо же!
– захохотал Зиманский.
– Это любовь!

– Все бы тебе издеваться, - я вернулся и стал смотреть, как он раскладывает по полу какие-то сшивки топографических карт, плотные бумажные пакеты, пачки фотографий, топорик, моток электрического шнура, фонарь, несколько теплых свитеров, "кошку" с тросиком, монтировку. Руки у него загрубели и были содраны на костяшках, словно ему пришлось с кем-то драться. А глаза меня просто поразили - они горели лихорадочным, почти сумасшедшим огнем, способным, кажется, поджечь все вокруг.

– Эрик, - он поймал мой взгляд, - а я тебя не стесню, если поживу какое-то время? Мне, видишь ли, пока некуда деться...

– Ради Бога, - я присел рядом с ним на корточки и взял в руки сложенную карту.
– Что это?

– Это...
– Зиманский посмотрел и усмехнулся, - это планета Земля. Планета, которой не существует. Сам не знаю, для чего я ее взял, мне эта карта и не нужна.

Я расстелил на досках пола огромное, закатанное в целлофан полотно:

– Какие-то части... Острова, что ли?

– Материки, - он весело засмеялся.
– Ты все такой же дремучий и дикий. У вас, конечно, своя география, но нельзя же не знать, что на нашей планете...

– Погоди!
– невольно перебил я.
– А твое письмо? Зачем ты это опять - "у вас", "у нас"...

– А письмо - это просто так, - Зиманский посерьезнел.
– Уж больно Хиля рвалась мир посмотреть, вот я и решил ее остудить немного. Боялся, дел натворит, потом не выкрутишься. Знаешь, Эрик, она ведь не побоялась бы тебя бросить, лишь бы увидеть место, где существует телевидение. Нашла, тоже мне, диковинку...

– Ну, она меня и так бросила, - я все еще разглядывал карту.
– А где наша страна?

– Во-от тут, - он очертил пальцем небольшой участок материка с полукруглым словом "Евразия".
– Значительная территория. Соседние страны гораздо меньше.

Я не верил ни одному его слову, но слушать было занятно.

– А вот тут - мы, - Зиманский обвел еще один участок.
– Видишь, как интересно? На первый взгляд выходит, что наши границы заходят друг за друга. Но это - не границы в обычном понимании, тут совсем другое... Карта старая, семидесятого года, по ней не видно, как все обстоит на самом деле. Тогда вас вообще не наносили, считалось как бы, что вас и в природе нет.

Засвистел чайник.

...
– А потом у нас на станции взорвалась бомба, - рассказывал он через несколько минут, старательно дуя в чашку, будто пытался загасить в ней пожар.
– Представляешь, заступаю утром на дежурство, и вдруг ка-ак даст!
– очнулся уже на газоне, башка разбита, кровища хлещет...

– Как это - бомба?
– удивился я, вспомнив рассказы северян о ядерных взрывах.
– Какая?

– Не знаю. Обычная бомба. Говорят, почти полкило тротила. Это вещество такое, взрывчатое. Серьезно станцию раздолбило, ни одного стекла, потолок в машинном зале обрушился, вся проводка к черту... Ты так не смотри, теперь это в порядке вещей.

– А кто... ну, кто это сделал?

– Террористы, - буркнул Зиманский, делая осторожный глоток.
– Хороший у тебя чай, вкусный.

– Ты погоди, какие террористы? Кто это?

– А черт знает. Ведь не поймали...
– он невесело улыбнулся.
– Сам знаешь, не пойман - не вор. Ну, а я, недолго думая, рюкзачок собрал и - огородами. Суматоха, паника, сигнализация воет... на меня дежурная даже не посмотрела, когда я пропуск свой в щель вставлял. Лицо знакомое - и ладно. Потом-то, ясно, спохватились, да только где ж меня искать?

– Так ты просто сбежал, что ли?

– Выходит, сбежал, - он погладил свою конопатую плешь.
– У меня вход только в первый сектор, но автоматика, как всегда, не работает, сам дверь отжал - монтировкой вон той. И бегом, аж пятки засверкали, - ему стало весело, и он заулыбался, вспоминая.
– Дней десять добирался, боялся в гостиницу зайти - вдруг у вас деньги изменились или что-то в таком духе. Потом обнаглел, конечно. Ничего у вас не меняется, вы - не мы.

Я положил ему еще варенья. Спать совсем расхотелось.