Белый, белый день...
Шрифт:
Платон Васильевич открыл глаза и вдруг явственно понял то, что не хотел понимать уже многие годы… Его сын, и дочь, живущие в Кёльне, у которой он был раз-другой, когда работал над книгой в Европе, – совершенно чужие, далекие ему люди. Что они, да и он тоже, тяготятся друг другом. Что те почти двадцать лет, как они уехали после институтов в Европу, сделали их совершенно другими людьми… Не российскими, что ли?!»
Одна-две открытки – в день рождения и на Рождество – вот и все, что связывало их уже больше десяти лет. И сын и дочь преуспевали, имели свои хорошие дома, по двое-трое детей, солидные деньги.
Так же, как не нужен, вычеркнут из их размеренной, плотно занятой европейской жизни семидесятилетний старик.
…Окажись бы он в Европе, на их попечении, они бы – и сын Герман, и дочь Вероника – упекли бы его в дом престарелых.
«Наверняка! Да, это так…»
Платон Васильевич закрыл глаза и вдруг почувствовал тепло его собственного дома, своей постели, привычного теплого и легкого одеяла. Ему стало так хорошо, так уютно, свободно и радостно. Что он невольно заулыбался. В другой комнате спит Антон – этот странный, как будто посланный кем-то ему, старику, компаньон, молодой друг, воспитанник.
«Кем? Кем посланный? Андреем, не иначе»…
Струев попытался представить наяву своего старого друга, но так и не смог. Какие-то отдельные картинки всплывали в мозгу… Вот он на вокзале в шестьдесят первом году… Они уезжают отдыхать с ним в Прибалтику… Точеный, с худыми руками, но высокий… Еще яркий блондин с голубыми, небольшими, близкопоставленными глазами. И такой молодой, озабоченный, желающий казаться взрослее… Андрей мог показаться тогда почти сыном Антона.
Андрей не вспоминался Струеву в последние годы жизни – располневшим, с чуть опухшим лицом, с двойным подбородком.
Он словно прятался в памяти Платона в своих юношеских годах, стремился оказаться до Антона, до сложной и в общем-то оказавшейся трагической его взрослой жизни.
Платон Васильевич повернулся на бок и постарался закрыть глаза – «Все это было так давно… И если забылось, то и слава богу».
Он давно начал замечать, что без особых эмоций воспринимает известия о смерти когда-то близких ему людей. «Да, да, конечно жалко…» – говорил он сам себе. Но где-то в глубине души мелькала малодушная мысль: «Вот он умер… а я жив. Живу! И буду жить…»
Струев никогда особенно ничем не болел. Сердце у него было вроде нормальное, без срывов… Рака вообще не было в его роду, сколько он помнил. Диабет или почки, печень или сосуды головного мозга были всегда в норме, поэтому он никогда – до срыва в Турции – не мог себя представить по-настоящему больным.
Но именно в Турции его настиг почти инсульт… И именно там появился Антон… Словно посланный кем-то, чтобы спасти, вывезти из Турции… Вырвать из лап болезни. А может быть, и смерти.
Платон Васильевич вздохнул облегченно и подумал с почти детской легкомысленностью: «Все так случилось и слава богу! Все хорошо… Все хорошо…»
И на этой волне добра и умиления он и уснул.
На краю сна он еще видел Андрея, как бы удаляющегося в небытие… Доброго, милого, молодого… «И слава богу! Слава богу… – мелькнуло в тающем сознании Платона Васильевича. – Завтра уйдет и Антон…
И будет он жить по-прежнему – тихо, в своих занятиях, в своих привычках… Как раньше, как многие годы назад…»Но вдруг какой-то первородный, щемящий сердце ужас вдруг объял все его существо. Он почувствовал такое одиночество, такой мрак своего одинокого, никем не защищенного будущего, что Платон Васильевич, весь в поту, сел в кровати.
Он помотал головой, чтобы стряхнуть с себя эту пелену ночного кошмара… Бросил под язык таблетку нитроглицерина, но его внутреннее, все растущее отчаянье, вселенский страх не отпускали его…
Платон Васильевич спустил ноги с кровати, нащупал тапочки… Потом надел халат и потянулся было к двери, но ноги вдруг не слушались его…
«Остановить! Остановить Антона… Пусть он останется… Хоть на время!» – слышал он в своей голове чей-то чужой, но все-таки его панический голос.
Струев некоторое время сидел на кровати в темноте, и постепенно мысли его начали приходить в какой-то относительный порядок…
«Да, да… На некоторое время надо удержать Антона около себя. Пусть работает секретарем… домашним помощником… Компаньоном, как говорили раньше… – выстраивалось в голове Платона Васильевича решение. – Я еще болен… Я не могу остаться один… Инна? А что Инна? Она старше меня… У нее своя семья… Другой дом. Позвонить детям? Кому? Герману или Веронике? Кому первому? Конечно, они тут же примчатся в Москву на два-три дня…
Но здесь ли в России… или там, в Европе, его ждет только дом для престарелых!» Он это знал точно!
«Тогда лучше смерть, чем казенный дом, в котором ему суждено умереть!»
Платон Васильевич покорно опустил голову и сидел некоторое время опустошенный, тихий… И неожиданно спокойный…
«Господь, возьми меня к себе, – вдруг мелькнула совершенно не испугавшая его мысль. – Господи, спаси и сохрани… Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. Аминь. Аминь», – прошептали неслышно его губы.
Платон Васильевич был сейчас так спокоен, отрешен и тих, что, кажется слышал, малейший шум в квартире, на проспекте… Он слышал даже любое движение внутри своего организма – тугое свое дыхание, медленные толчки сердца, ток крови…
«Давно пора передать свою судьбу в Его руки… Отдаться Его Промыслу… Почувствовать Его дыхание над твоим существом… – кивал головой в такт своим словам старик… – Почему я никогда не отдавался Ему всем своим существом? Все сердцем? Каждым своим дыханием? Я же только Его произведение, дело Его рук и помыслов. И мое начало – теперь уже давнее… и сегодняшнее – в старости – бренное, слабое, еле живое существо?»
Платон Васильевич истово крестился и тихо плакал слезами радости, облегчения и некоторого опустошения…
«Все… Все в Твоих руках, Всевышний! Подскажи, поведи меня на твои вечно-зеленые луга… В твою светлую обитель… Вот моя рука…»
И Струев протянул руку в темноте, словно видел протянутую к нему чью-то руку…
Платон Васильевич вздрогнул… Его рука, повисшая в темноте, вдруг оказалась в чьей-то теплой крепкой мужской руке. Он почувствовал дрожь и непонимание, кто взял его за руку.
– Вам что-то нужно? – услышал он тихий голос. Сначала от неожиданности он не узнал его…
– Не знаю… Нет… Да… – смятенно произнес старик, вглядываясь в темноту.