Белый ферзь

— Вы интеллигент, я интеллигент. Поговорим как культурные люди!

— Поговорим! — соглашается наивный.

— Народ, — говорит нарком просвещения, — всегда прав, конечно, однако не всегда в достаточной мере просвещен, не так ли, Александр Николаевич?

— Так… — с опаской соглашается наивный.

— Энтузиазм масс неукротим! — заученным трибунным голосом говорит нарком, и уже на тон ниже: — Но должны же быть какие-то границы! Весь мир насилья мы, само собой, разрушим. Чертовски хочется работать! Но «до основанья» — это, мне кажется, излишняя горячность, не так ли, Александр Николаевич?

— Так… — с опаской соглашается наивный. Он-то вполне ознакомлен с фактами использования эрмитажных чаш под писсуары, революционными босяками после штурма Зимнего, которого, штурма, как известно, не было. Но быдло — было.

— Вот вы, Александр Николаевич, идеолог «мира искусств», — говорит нарком. — И вы не можете не знать, что в городе еще осталось очень много библиофилов, ценнейшие частные собрания, не так ли?

— Так…

— Есть опасения, что они, ценнейшие частные собрания, будут разорены восставшим народом. Который всегда прав, но не всегда просвещен, не так ли?

— Так…

— Я, собственно, с вами совещаюсь, Александр Николаевич. Было бы разумно выделить охрану для сбережения ценнейших частных собраний, не так ли?

— Так…

— Составьте, будьте любезны, списочек всех библиофилов, чьи ценнейшие частные собрания могут представлять интерес для уважаемых товарищей потомков.

И он, Дюбуа наивный, составляет такой списочек и приносит, как интеллигент интеллигенту, Луначарскому.

В начале века, надо сказать, очень была популярна идейка среди просвещенной публики, мол, интеллигент МОЖЕТ найти общий язык с бандитом и благотворно на него повлиять — будь бандит хоть членом шайки, совершившей Переворот и расхватавшей портфели с криками: «Я — нарком! — И я нарком!» —…или будь бандит помельче, половой в трактире-кабаке. Не важно! Бандит есть бандит. Интеллигент есть интеллигент. И если бандит мимикрирует (косит) под интеллигента, общаясь с таковым, то не потому, что благотворно перековался. А потому, что желает побольше слупить с дурака в конечном счете. Тут, надо признаться, интеллигент действительно дурак. Ибо совершенно не изменился с начала века: Говоришь ему, говоришь, примеры убедительные приводишь (как тот же — с Луначарским и Дюбуа), а он по-прежнему — с голой жопой, но в шляпе, в шляпе, да, но с голой жопой… после общения с бандитом. И-иех-х!

Так что принес Дюбуа списочек с адресами библиофилов.

— Вот спасибо, Александр Николаевич, — говорит растроганный нарком из шайки. — НАША культура перед вами в неоплатном долгу. Спасибо за Книгу!

— Пожалуйста, — говорит растроганный дурак-интеллигент и идет к своим остальным родственникам-Дюбуа, рассказывает им, что и среди бандитов есть люди, способные проникнуться и понять! Особенно когда речь идет о Книге! Дурак какой!

Тем временем, понятное дело, выделяется три грузовика, три команды солдат-матросов, три мандата. И эти грузовики аккуратно и последовательно разъезжают по адресочкам из представленного списка. Тук-тук! Кто там? Охрана ценнейших частных собраний!

Солдаты-матросы предъявляют мандат, а потом выгребают у библиофилов ВСЕ, что на бумаге, — до буковки, до обрывочка. Закидывают в грузовик и — дальше по списочку. Разумеется, грузят гуртом, россыпью, план по валу, вал по плану. Доныне и картошку-то не научились перебирать, а тогда-то… еще и не овощ, а книга…

Пройдясь по всем адресам, грузовики прибывают в три точки — Эрмитажная иностранная библиотека, Библиотека Академии наук, Российская национальная библиотека — ныне в просторечии «Публичка». Там все добытое сваливают в подвалы. Все! Под охрану взято.

Мочились, мочимся и будем мочиться по собственному разумению, невзирая на подробнейшие инструкции помполка Шиманкова для личного состава артиллерийского полка. И в чаши — тоже!

Берегли, бережем и будем беречь книгу-источник-знаний в меру своих… знаний. И в подвалах — тоже!

А: учиться, учиться, учиться и учиться — это никакой не наказ свыше, как стало известно. Просто Он ручку расписывал.

В общем, лежат эти ценнейшие частные собрания, ставшие общественным достоянием, в подтапливаемых наводнениями подвалах и гниют в общей куче.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов вдруг осенило: э! погибнет же! безвозвратно! это ж не просто книжки-рукописи-раритеты, это ж, по существу, деньги!

Извлекать, разбирать — нет рабсилы, все — на Беломор! Вот когда передышка предоставится, займемся вплотную. А пока хоть в общей куче сохранить. Подвалы герметизируются, причем качественно — осмоляются. Подвалы осушаются — раз в полгода осушители заменяются. Действительно качественно — с той поры, как о ценнейших частных-общественных собраниях вспомнили и хватились, ни одно из наводнений ни лужицы в те подвалы не просочило. Хотя все три библиотеки весьма низко стоят.

А еще — напускаются в подвалы некие ОВ, то бишь отравляющие вещества. Газ. Чтоб ни плесень, ни жучки, ни мыши-крысы не загубили окончательно достояние, взятое под охрану. Какие именно ОВ? Доподлинно не установлено. Не хлор, нет, не хлор. И не иприт — он еще и кожно-нарывного действия, противогаз не спасает. И угарный газ вряд ли — он не бьет плесень. Зарин? Что мы, японцы какие?! Аум Синрике?! У нас собственная гордость! Фосген. Да, фосген, вероятней всего. По тем временам, на рубеже двадцатых-тридцатых, больше и нечему вроде. А уж как повелось с тех пор, так и не нам менять. Фосген так фосген! Тоже чем-то цветочным пованивает.

И раз в полгода, когда осушители заменяют, сотрудницы библиотеки, бабушки-старушки забегают туда в противогазах, цапают первое, что под руку попадет в темноте, и бегут назад к свету и чистому воздуху. Потом в подвал добавляют еще газиков до нормы и опечатывают еще на полгода.

Что там конкретно и где — никто не ведает. То есть бывшие владельцы, библиофилы, может, и ведали, но что с ними, с библиофилами, и где они, библиофилы, — никто не ведает. А собрания действительно были ценнейшими, если судить по случайным уловам дважды в год…