Белый хрен в конопляном поле

Но ум Тихона оставался прежним — ясным, восторженным и благодушным.

И надо же случиться, что именно Коган-варвар сумел вложить в руки доброго мальчика оружие против его злобного братца!

Как раз в этот день пришел очередной обоз с заграничным товаром. Тихон всегда выбегал его встречать, чтобы поскорее увидеть новые книжки. Царевич безошибочно выхватил из ящика, набитого в основном занудными учебниками, пестрый том под названием «Коган и пришедшие кранты». Название слегка встревожило принца Тихона, но он не придал этому особенного значения, утащил книжку к себе в комнату и помчался помогать служанкам выбивать ковры.

Потом он вернулся к себе и, ни о чем не подозревая, открыл заветный том, страницы в котором были уже кем-то услужливо разрезаны…

"Ветер ревел в лианах подобно тысяче тигров. Молнии лопались подобно перезревшим плодам, в угольно-черном небе рассыпая миллиарды искр. Мелкие градины, подобно рою ледяных пчел, жалили тело. Скоро пойдет снег, и в джунглях станет виден каждый след, подобно буквам на листе волюзийского пергамента.

Коган из Нахарии стоял на небольшом возвышении, прижавшись к мокрому граниту всем своим телом атлета, покрытым тысячью бесчисленных шрамов. Голову гиганта защищал стальной талес немедийской работы, из-под которого свешивались до пояса накладные пейсы, сделанные из хвостов убитых им черных пантер.

Коган вглядывался в темноту, из которой, подобно туману, к нему подкрадывалась Смерть.

Отступать было некуда. Чудовищное порождение гнилых стигийских болот, громадный омерзительный Нехотятеп медленно, но неотвратимо приближался к воину.

Узловатая, покрытая затейливой татуировкой рука Когана то и дело хваталась за рукоять меча, но вовремя останавливалась.

Он не мог себя защитить. Он, выдержавший схватку с гигантской серой обезьяной, он, победивший Древний Ужас Замбулы, он, поправший своими грубыми башмаками троны владык земных, был сейчас бессилен.

Он совершил ошибку, решив сократить свой путь в Аквилонию и двинуться напрямик, через джунгли.

Еще вчера, пируя в кушитской таверне со случайными собутыльниками — наемниками, ворами и шлюхами, — он со смехом слушал леденящие душу истории о купцах, которые ради скорого барыша рискнули недавно пойти по Старой Дороге. То, что осталось от купцов, нашли охотники. Каждого из корыстных смельчаков можно было просунуть под дверь, подобно письму, или скатать в свиток.

Он не придал досужей бабьей болтовне никакого значения.

Теперь пришлось расплачиваться за это.

Мерзкое, холодное, сочащееся слизью бородавчатое брюхо надвигалось на Когана. Каждое движение чудовища сопровождалось отвратительным хлюпаньем.

Гигант вдруг вспомнил, что означает на древне-стигийском имя Нехотятепа.

Оно звучало так: Жаба, Которая Давит.

Сладка и легка гибель в сражении, когда твоя отрубленная голова, упадая вниз, успевает еще ухватить непомеркшим взором рассеченную до седла фигуру противника. Но ужасна смерть в объятиях болотного монстра, который будет не спеша, по капле выпивать твою душу.

И ничего нельзя сделать…

Коган закрыл глаза. И тогда откуда-то из варварского подсознания, из глубин миллионнолетнего инстинкта древних обитателей Хайбории сверкнула, подобно выхваченному в солнечный полдень афгульскому клинку, единственно верная в этом отчаянном положении мысль: «Таки плохо!» Неужели с ней придется смириться?

Смрадная туша была уже в каких-то двух шагах, когда из глубины трясин раздался леденящий душу вопль.

Коган сразу узнал его. Так кричит небольшая серенькая болотная птичка, прозванная стигийцами «мокрой курицей».

Свой вопль она всегда издает ровно в полночь, словно бы подавая знак всем силам Зла, гнездящимся в мрачной духоте стигийских лесов.

Но никакие силы Зла были уже не страшны Когану из Нахарии, потому что суббота кончилась, и он смог, наконец, выхватить из-за спины меч.

— Тора, тора, тора! — издал гигант свой боевой клич и бросился на мерзкую тварь.

Покрытый загадочными рунами клинок безымянного мертвого короля глубоко вон…" Тихон торопливо перелистнул страницу, и… И эта страница, и следующая, и та, что за ней, и вообще все остальные книжные листы были густо и старательно залиты черными чернилами.

Правда, последняя страница почему-то осталась незапятнанной, и Тихон с разбегу ее прочитал: "…нившись над безжизненным телом своего возлюбленного и повелителя.

— О, почему так рано ушел ты к своему жестокому богу? — вопрошала она. — Ты верно соблюдал все его заповеди, мужественно борясь со здравым смыслом. Ты всегда был опорой для слабых, крышей для бездомных и громом небесным для сборщиков налогов. Кто, кто теперь отомстит за тебя, кто защитит осиротевшую Аквилонию?

Вместе с королевой рыдали закаленные воины, сподвижники Когана из Нахарии.

— Кто? Кто? — спрашивали они друг у друга.

И, словно отвечая на их вопрос, обитые бронзой двери дворцовой залы широко распахнулись.

Стремительной походкой вошел высокий, стройный человек, одетый в черный костюм необычного покроя. В левой руке он держал плоский черный ящик с ручкой для ношения.

Неизвестный снял свой странный головной убор, тоже черный, и швырнул его вперед. Необычная шапка с узкими полями зацепилась за канделябр и осталась там висеть.

Пришелец низко склонился перед королевой, щелкнул замками своего ящика и вынул оттуда человеческую руку, все еще сжимавшую роковой отравленный стигийский кинжал.

— Этой самою рукою Когана убило! — объявил он.

Старый полководец Паллантид взял отсеченную руку и внимательно ее осмотрел. Среди покрывавших ее татуировок он без труда нашел имя жестокого убийцы Опанасиуса.

— Кто ты, незнакомец? Назови свое имя! — дрожащим голосом потребовал старый солдат.

Под черными усами незнакомца ослепительно сверкнули зубы:

— Меня зовут Бонд. Хаим Бонд. До вчерашнего дня я служил шамесом у брацлавского ребе".

И тогда, осознав внезапно весь ужас потери, царевич Тихон издал крик не хуже стигийской птички из поруганного фолианта.

На вопль не замедлили явиться и силы Зла в лице Терентия.

— Книга, а в ней кукиш да фига! — назидательно заметил он. — Больно умным стать хочешь?

В те времена не было еще специальных безопасных ножей для разрезания бумаги — пользовались обыкновенными, такими, что можно и мясо пластать, и деревяшку строгать, и человека пощекотать до смерти.

Именно такой нож и оказался в руке Тихона.

— Ты что? Ты что? — струхнул Терентий, отходя подальше.

Но Тихон и не собирался резать брата. Он приставил нож к собственной груди и сказал: