Белый посох

«Возвращаюсь ночью домой…»

Возвращаюсь ночью домой. От домов на дороге тень. Возвращаюсь — а дом не мой, Не моим был и этот день. Да и что я могу назвать Нераздельным, всегда моим? Ни друзей, ни отца, ни мать, Ни надежд проходящих дым. Мой сейчас этот гулкий мост, Где одна не спеша иду, Да на небе меж ясных звезд Различаю мою звезду. «Новоселье», 1950, № 42-44

«Пока падучая звезда…»

Пока падучая звезда Летит в стремительном паденьи, Пока за нею борозда Бежит светящеюся тенью, Пока не кончит трепетать Ее бессмертное сиянье, — Успей за нею прошептать Твое заветное желанье. И наша встреча, как звезда, Летучей искрой пробежала, Но воля слабая тогда Ее полета не сдержала. И мне печально оттого, Что был прекрасен светоч белый, А я желанья своего Шепнуть вдогонку не успела.

«Выходит месяц тусклый и угрюмый…»

Выходит месяц тусклый и угрюмый, И тишина небесная растет. Вечерний час, когда приходят думы, И каждая сестру свою ведет. Все реже жизни долетают шумы, Деревья черные угрюмы и остры. Вечерний час — когда приходят думы, И каждая печальнее сестры.

«Пока вода родника…»

Пока вода родника, Сбегает, спеша, с горы, И зябнет в воде рука Во время летней жары. Я тоже всегда пою При виде горных вершин, Когда под эту струю Иду подставить кувшин. Пока не течет вода В замшелый савойский сруб, Я вижу в воде всегда Улыбку счастливых губ. Как будто Дух родника, Что в этой воде живет, Имеет вид двойника И вместе со мной поет…

«Сегодня деревья встревожены…»

Сегодня деревья встревожены, Высокие флоксы повалены, И листик летит, будто кожаный, Коричневый с желтой подпалиной, А формой похож на миндалину… Такая на свете сумятица, За птицами облако гонится, Каштаны спадают и катятся, Ромашка как пьяная клонится И ветка от ветки сторонится… Без боли листва осыпается, А кто ее знает — без боли ли? А та, что на дереве мается, За что ее долго неволили, За что полететь не позволили?..

«Как просты, прекрасны и суровы…»

Как просты, прекрасны и суровы Очертанья купола и ниш… Отойди на время от земного, Здесь, душа, ты Богу предстоишь. Неподвижны свечи в полумраке, Как цветы на восковых стеблях, У порога бьют поклоны маки, Шарит ветер в темных тополях. Возле маков вьется повилика И курит цветочный фимиам. В полусвете проступают лики, Ангел руки простирает к нам, Белый ангел расправляет крылья, Светотени по стенам дрожат, Кажется — ещё одно усилье И по камням крылья зашуршат… Скорбны Богородицины очи И печалит полудетский рот. — Первозданный камень не обточен, Словно это Вифлеемский грот.

«У вещей особая душа…»

У вещей особая душа. Часть души того, кто их лелеял, Кто осколки вазы, не спеша, Терпеливо и любовно клеил, Кто под вечер бронзовые бра Зажигал в молчаньи и покое, Кто любил по блеску серебра Проводить ласкающей рукою. И порою о вещах иных Я читаю в выцветшем узоре. Так в глубинах раковин немых Дремлет шум неведомого моря.

«Муза промолвила робко…»

Муза промолвила робко, Лиру давая мне в дар: «Хочешь — возьми на растопку, Хочешь — снеси на базар… Лиру в обрывки газеты Там положи на весы; Весит не больше букета, Меньше куска колбасы… Только, пожалуй, не пробуй Лиру на плечи взвалить — Будет до самого гроба Невыносимо давить… Paris, 20/3 — 1948

Памяти Георгия Иванова

…Только расстоянье стало уже Между вечной музыкой и мной.

Георгий Иванов

Южный день, морское побережье, Солнечное острое блистанье… Все другое, — но страданья те же И все та же боль воспоминанья. Было… Было… Душу просверлило Это слово. «Было» и «навеки». Жили-были, верили, любили, А теперь на Вавилонских реках… А теперь — докучные соседи, Гневно скомканный листок бумажный, Разговор о картах и обеде, О болезнях, о таком неважном… Потому что важно только это, То, что в муке прорастает словом, Что мелькает с быстротою света Над цветеньем кактуса лиловым Музыкой… Но грудь почти не дышит. Музыка — немыслимое чудо, Та, которой на земле не слышат, Но, едва услышав — не забудут. Слово к слову, в строгом сочетанье, Ощупью, со страхом, осторожно… Как постичь внезапное блистанье Музыки, с которой невозможно, Без которой невозможно тоже, Задыхаясь ночью на постели… Ночью в парке голубые ели На суровых иноков похожи… Мрак. Провал. И вдруг — прорыв в сиянье К музыке с бессмертными словами… Вот уж и не стало расстоянья Между вечной музыкой и Вами.

ТАМАРА ВЕЛИЧКОВСКАЯ. ИЗБРАННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА И ЭССЕИСТИКА

ПОДВИГ ЖИЗНИ

В совершенном союзе двух существ оба становятся лучше, один от другого. И людям вокруг них тоже хорошо. Даже недостатки характера можно заставить служить добру. Вот пример большой любви, с которой мне пришлось встретиться в жизни.

Героиню этой истории я хорошо знала, т. к. мы жили с нею в одном доме и часто встречались. Мари, моя героиня, была на вид самой обыкновенной женщиной среднего возраста, не красивая и не безобразная. В юности она служила горничной во французской буржуазной семье и еще тогда влюбилась в хозяйского сына. Молодой человек приходился незаконным сыном одному известному французскому композитору. Он и сам был довольно талантливым музыкантом. Но унаследовав, отчасти, талант отца, не унаследовал его удачливости. К тридцати годам он заболел страшной болезнью, которая постепенно его парализовала. Сначала он лишился ног, и руки стали плохо повиноваться. Мари все время самоотверженно за ним ухаживала. Ей тогда было немного за двадцать. В эти годы даже дурнушки привлекательны.

Когда доктора дали понять, что трудно надеяться на улучшение и что болезнь по всей вероятности будет прогрессировать, Мари сказала своему больному барину, что никогда его не оставит. Тогда они решили пожениться — и Мари связала свою судьбу с калекой. Он не был богат. Состояние отца унаследовали законные дети, а больному достались лишь крохи, которые очень скоро разошлись на жизнь и лечение. Тогда Мари стала работать, как поденщица. Два часа здесь, три часа там. Такая работа давала ей возможность постоянно наведываться домой и ухаживать за больным. К тому времени он уже окончательно потерял способность передвигаться самостоятельно.