Белый рондель

Каково же было моё удивление, когда внутри я нашёл изысканные интерьеры, просторные и довольно светлые залы, а в каминной большую библиотеку с редкими книгами и манускриптами.

Глиммингехус окружают поля и озёра с множеством диких уток. Вечер был тихий, неяркие скандинавские краски особенно хороши в это время. Хозяйка Глиммингехуса беловолосая фру Линда взяла в руки лютню и заиграла у открытого окна.

Да, я хорошо помню этот вечер. Звуки лютни и лучи закатного солнца в комнате с открытым окном. Таких покойных вечеров не много случается в жизни.

…Лучшее дерптское общество в сборе. Десятка два польских офицеров, кучка ливонских рыцарей, бюргеры с жёнами и чиновники магистрата. Офицеры расфранчены, как павлины. Алые колеты, зелёные плащи с жёлтым подбоем, сияющие нагрудники, накидки из тигровых шкур. Гусары нисколько не церемонятся. Сопя и громко переговариваясь, разгуливают по залу, застывая перед хорошенькими горожанками. Правда, многие из женщин в масках, как на флорентийском балу, но всезнающим гусарам ничего не стоит определить их достоинства.

Рыцари держатся вместе, говорят сдержанно, словно цедят сквозь зубы. Во многих чувствуется военная стать, хотя давно уже рыцарский меч не властвует над Лифляндией. Бюргеры разодеты в бархат, под старомодными воротниками жабо цепи со знаками цехов, но это обманчивая роскошь, торговля зачахла в Дерпте. Киркпанцер, Маурах, Штуке и Юнг-Штиллинг, известные дерптские богачи, давно уж переметнулись кто в Ревель, кто в Ригу.

Вот и свечей не нашлось достаточно. В тройниках по стенам где две, где одна, а люстры заправлены вполовину. Вообще Большой зал не поражает величием, он даже несколько маловат, только старое оружие да щиты по стенам придают ему немного нарядности.

Клавесин Фробелиуса стоит на возвышении в конце зала, вокруг расставлены грубые лавки и неуклюжие стулья. Пока я брожу да прислушиваюсь к разговорам.

— Всякий рыцарь изменник, — говорит офицер. — Бьюсь об заклад, как только приблизится швед, они воткнут нам копьё в спину.

— Пожечь и порубить, — мрачно соглашается его товарищ.

— Я бы предпочёл стоять в союзе со шведом, чем с этим проклятым рыцарем.

— Ни одной хорошенькой, чёрт побери. Какая скука!

— Хорошенькая есть, панове. Туда смотрите.

— Э, да она в маске.

— Бьюсь об заклад, хорошенькая!

— Стать неплоха, пожалуй.

— Пойдём рассмотрим.

Шляхтичи направляются в угол и обступают горожанку в маске. Та прижимается к стене, пытается выскользнуть из окружения, но поляки не пускают её.

Я подошёл к офицерам.

— Панове, в Варшаве принято уважать женщин.

Поляки в изумлении смотрят на меня.

Хоть я и говорю по-польски, они чувствуют во мне чужака, и один офицер кладёт руку на эфес сабли.

— Что вам нужно, ясновельможный пан?

— Мне кажется, в Варшаве принято уважать женщин, или я ошибаюсь, панове?

— Прежде всего там принято не путаться в чужие дела, — развязно говорит офицер.

— Вполне согласен, — ответил я.

— А если согласны, — шляхтич слегка толкает меня в грудь, — отойдите отсюда, милейший.

— Вместе с этой дамой, — сказал я. — Вместе с ней я охотно отойду.

Усы поляка начинают топорщиться.

— Эй, Мацек, — говорит он товарищу, — кажется, этот пан хочет ссоры.

— Да поверьте, я не хочу никакой ссоры, панове. Просто мне хочется взять под руку эту даму и отвести на место, сейчас начнётся концерт.

— Если вы так настойчивы… — угрожающе начинает поляк, но в это время в зале произошло движение. На возвышение поднялся Фробелиус, и нам пришлось замолчать, но поляк успел бросить сквозь зубы: — Дело ещё не закончено, пан…

Фробелиус сел за клавесин, расселись вокруг и гости. Какая-то дама картинно обмахивалась веером, хотя в зале было довольно прохладно. Что ж, веер только-только дошёл сюда из Мадрида.

Бургомистр сказал несколько слов о музыкальном даровании Фробелиуса, при этом он нещадно путал слова, клавикорд назвал клавиром, а импровизации, которые собирался играть Фробелиус, «свободными музыками, не обременёнными ключами и нотным порядком» — витиеватое, но бессмысленное изречение.

Фробелиус положил руки на клавиатуру и заиграл. Да, это была импровизация, и вдохновенная. Мелодия светла и печальна одновременно. Притихли поляки, рыцари угрюмо смотрели в пол, в зале повеяло чем-то нездешним, особенно прекрасным в сравнении с унылой жизнью несчастного города.

Я повёл взглядом по лицам сидящих. Вот мой Кавалек, музыка словно поразила его. С полуоткрытым ртом он вбирает стеклянные переборы, никак не похожие на звон шпор и лязг сабель, милых его отважному сердцу.

Лица Трампедаха не вижу, только его спину, чуть сгорбленную, красиво обрамлённую отложным воротником. А вот, кажется, та дама, которую я защитил от приставаний поляков. Ей, видимо, не нашлось места, она стояла у стены, приложив руки к груди. Свет падал на неё так, что в прорезях маски я видел сверкание глаз… Я вгляделся пристальнее и вздрогнул. Анна!.. Ведь это она. Или я ошибаюсь? Как удалось ей попасть на концерт Фробелиуса?..

Музыкант раскланивается, принимая комплименты. После долгой игры лицо его бледно, но вдохновенно. Один шляхтич приложил руку к груди и заявил:

— Всё равно как я побывал в Варшаве, пан!

— Вы играли лучше, чем в Гейдельберге, — сказал я. — Позвольте вам принести благодарность за полученное удовольствие.

— Захвалили мальчишку, — пробормотал кто-то за моей спиной.

Фробелиус вздрогнул.

Я обернулся, сзади стоял старик, небрежно, но картинно одетый. На нем был потёртый бархатный камзол, фиолетовые чулки, на шее болтался большой, во все стороны торчащий галстук.

— И помни, сынок, — сказал он, — слушать надо не клавишу, а… — Старик указал пальцем в небо, потом пробурчал ещё что-то и отошёл.

Фробелиус стоял с растерянным видом.

— Кто это? — спросил я.

— Сам учитель, — пробормотал Фробелиус, — господин Тарвальд.

— Господин Тарвальд? — переспросил я.

— Сам учитель… — повторил Фробелиус. — Он недоволен.

— Но вы играли прекрасно.

— Учитель знает, что говорит, — сказал Фробелиус. — Он прав, я играл нынче плохо.