Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае

— Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей на допросах и вас посадят.

Страдая, Нина разрешила няне унести девочку.

— Эта женщина ходит, а за ней холодный воздух завихряется! — простонала она, когда за няней закрылась дверь. — Ну что вы смеетесь?! Ведь так можно простудить ребенка!

Тони не осуждал и не разубеждал ее.

— После родов Тамара тоже сходила с ума от каждого пустяка, — улыбнулся он.

— А какая плохая новость? — спросила Нина.

Лицо Олмана помрачнело.

— Вчера ночью Иржи умер в камере.

— Как?!

— Мне сказали, что у него было кровоизлияние в мозг.

Тони взял Нину за руки и посмотрел ей в глаза:

— То, что я скажу сейчас, покажется вам верхом цинизма, но для вас это единственный выход. Мы все должны валить на Иржи: он не посвящал вас в свои махинации и вы понятия не имели, что чехословацкое консульство является фальшивкой. О продаже спиртного и оружия вам тоже ничего не известно. Дона Фернандо сейчас нет в городе, шофер ни о чем не догадывался, так что полицейским не за что зацепиться.

— Я поняла, — проговорила Нина дрожащим голосом.

Тони потрепал ее по плечу.

— Мы с Тамарой возьмем на себя похороны Иржи. Жаль парня, ну да кто виноват в том, что случилось?

— Я виновата! — всхлипнула Нина. — Это я заставила его стать консулом!

— Иржи знал, на что шел, так что не принимайте на себя больше вины, чем можете унести. Тамара попросила, чтобы вы позвонили ей, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она передает вам привет и наилучшие пожелания.

2

Записная книжка «Доходы и расходы»

Так и не дождавшись статьи об аресте чехословацкого консула, Уайер позвонил мне и потребовал объяснений. Я без лишних слов объявил Катю своей дочерью и сказал, что не могу приписать ее покойному Лабуде.

Я думал, что Уайер обрадуется этому повороту событий, но куда там! Он орал так, что мне пришлось отставить трубку от уха. Мне припомнили все: неудачную национальность, пороки моей родины и мои собственные недостатки.

— Сколько тебе заплатили за эту брехню?!

Капитана так взбесило невыполнение его приказа, что он даже не понял, насколько моя «брехня» облегчает жизнь и ему, и Эдне. Я не стал с ним спорить и повесил трубку. Надеюсь, моя свинская выходка не довела беднягу до припадка.

Вскоре Эдна позвала меня прогуляться по набережной.

— Мой отец сказал, что вы признали ребенка Нины Купиной, — растеряно проговорила она. — Я, конечно, благодарна вам, но вы не должны брать на себя грехи моего мужа. Сплетников все равно не унять: они решат что вы расплачиваетесь со мной за помощь. Вы хотя бы знакомы с этой Ниной?

Мне пришлось сказать, что женщина, причинившая Эдне столько боли, является моей супругой.

— Так что ж вы раньше молчали?! — ахнула Эдна и вдруг изменилась в лице: — Я, кажется, все поняла: вы познакомились со мной, узнали, что у моего мужа есть деньги и нарочно подсунули ему свою Нину. А ведь это умно: приписать Даниэлю свою дочь и потребовать, чтобы он откупился от вас!

Взывать к логике не имело смысла — Эдна уже не могла размышлять здраво. Ей хотелось найти виновника своего несчастья, а им, разумеется, не мог быть ее блудливый муж.

— Отец предупреждал меня, что все русские — беспринципные мошенники! — кричала она. — Но вы ничего не получите, так и знайте! Даниэль правильно сделал, что уехал из города!

Вернувшись в редакцию, Эдна собрала вещи и сообщила Грину, что увольняется.

— Радуйтесь! — сказала она мне на прощание. — Я дала вам работу, а вы выжили меня отсюда. Я бы могла устроить скандал и показать всем ваше истинное лицо, но мне противно даже находиться с вами в одной комнате!

Что я должен был отвечать? Что Эдна обманывает сама себя и ищет предлог, чтобы уйти с работы и забиться в нору — лишь бы никого не видеть и не слышать? Или мне надо было открещиваться от Нины и говорить: «Я тут ни при чем»?

Несправедливые обвинения приводят меня в бешенство, и после этого мне очень сложно бегать за кем-то и что-то доказывать. Я попытался написать Эдне письмо, но она не ответила. Не знаю, читала ли она мои объяснения или просто выкинула их в мусорную корзину.

Вероятно, в других обстоятельствах я бы нашел способ помириться с ней, но сейчас мне совсем не до этого: я ничем не могу помочь Нине, и ощущение бессилия перед тупой и неповоротливой юридической машиной вытягивает из меня все соки.

Я хотел поговорить с Феликсом о ходе расследования, но его что-то не видно. Ни Джонни, ни ребята в участке не знают, куда он пропал, и полагают, что ему предоставили внеочередной отпуск.

Но как он мог уехать, ничего никому не сказав?

Во время допросов Нина упорно стоит на своем: «Не ведаю, не помню, я ни о чем не знала». Ей невероятно повезло с Тони Олманом — это действительно блестящий адвокат, и он нашел для нее хитрую юридическую лазейку: оказывается, полиция Международного поселения вообще не должна вести Нинино дело — ведь мисс Купина не совершала преступлений на ее территории.

Тони считает, что если как следует надавить на судью, который подписывал ордер на арест, то Нину непременно отпустят. Ирония судьбы: я всегда осуждал кумовство и крючкотворство, а сейчас готов молиться на хитроумного Олмана и его связи.

Нина все еще совестится и горюет из-за Иржи, но я не способен даже притворно сочувствовать негодяю, который переваливает свою вину на молодую мать — что бы там между ними ни происходило.

После долгих хлопот и обивания порогов мне разрешили окрестить Катю, и я привел к Нине отца Серафима.

В Шанхае живут десятки русских священников — служить им негде, и они пробавляются требами и случайными доходами. Отец Серафим здоров, как медведь, и его позвали выступать на ринге в развлекательном центре «Большой мир». Там он работает кем-то вроде мальчика для битья: публика приходит в восторг, когда китайский боец побеждает такого огромного «белого дьявола».

Отец Серафим ужасно конфузился из-за своего расквашенного лица, но я сказал, что мы с Ниной его не осуждаем: ведь ему надо на что-то жить.