Белый шиповник. Сборник повестей

– Во! А? Во! Эта! Портрет! А?

Васька покраснел, надулся и пошёл на Панаму:

– Твоя работа?

– А что? Тут всё правильно написано: “В председатели прорвался, но ослом, как был, остался!”

– Сейчас же порви! На моих глазах порви!
– сказал Васька, а сам просто от злости трясётся.

– Ты что!
– не выдержал Столбов.
– Это же произведение искусства! Это же сатирическая графика! Сатира графическая! Она, может, лет через сто будет в музее висеть! Ты, Васька, её сохрани, через сто лет большие деньги заработаешь.

– Хорошо, - медленно сказал Мослов, - я её сохраню.

– Носи, Вася, на здоровье!

– заорал Столбов и вскочил на парту.

Тут в класс вошёл Борис Степанович.

– Ясно!
– сказал он весело.
– Теперь ясно, кто будет парты мыть.

– Да я только вскочил, - возмутился Столбов.
– Другие всё время бегают!

– Другие будут мыть в другой раз.

– Борис Степанович, вот!
– Мослов протянул ему карикатуру.
– Вот!
– Он словно гордился.
– Вот, оскорбляют…

В классе стало тихо.

– Ну, если это тебя оскорбляет… - сказал учитель.

– Значит, ты осёл и есть!
– крикнул Столбов и захохотал.

Борис Степанович глянул на него внимательно и сказал:

– Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает ослами.

– Это почему же?
– удивился Столбов.

– А тут так написано: “Осёл среди ослов”, и я не понимаю, почему ослов так раздражает, что один из них “в председатели прорвался”. Это справедливо, ведь, значит, льва-начальника они не заслужили.

– Это почему же?
– опять спросил Столбов.

– А потому, что они даже не ослы, а зайцы. Стихотворение-то без подписи. Кто писал - трус!

Тут Столбов хотел было сказать: “Да вы что! Это я нарисовал и написал. И ничего тут такого нет, пошутить нельзя”, да только не успел. Васька Мослов вскочил и заорал:

– Это Пономарёв нарисовал. Пономарёв!

– Что же он, сам себе письма пишет?
– сказал учитель.
– Это письмо Пономарёву адресовано.

– Это он для конспирации.

– Нелогично. Успокойся.
– Борис Степанович заложил руки за спину и прошёлся по классу.

– Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как вы медленно умнеете!..

– А Пушкин тоже карикатуры рисовал, - сказал Столбов.

– Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью, дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым… А вы, я вижу, живёте со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем. Посмотрите, большинство из вас ничем серьёзно не интересуется… Даже гражданская жизнь, я не боюсь этого слова, гражданская жизнь вашего класса вас не интересует… Ну, ладно!
– Он устало потер лоб.
– Уж коли зашла у нас сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Наспи писать уметь надо, ибо басня подчиняется определённым законам… В Древней Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп…

В перемену Мослов подошёл к Панаме и, показав кулак, сказал:

– Ты, Панама, у меня ещё узнаешь, как карикатуры рисовать!

Глава четвёртая

“ТАКИЕ, БРАТ, ДЕЛА…”

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдёшь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила.

Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвёртый и пятый уроки - физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрёпанный - и в класс. В классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А ещё восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.

– Ну что ты будешь делать, - говорит, никак дозвониться не могу. Как провалился!
– И вдруг видит Панаму.
– Ты чего делаешь здесь?

Панама объясняет: мол, так и так, трусов нет.

– Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.

– Ну я же не специально… - оправдывается Панама, а в восьмом классе орут - хором петь начали! А ещё восьмой класс!

– Вот что, - говорит Борис Степанович, - выручить меня можешь?

– Безусловно, - отвечает Панама.

– Это, конечно, непедагогично… И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела… Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Коли охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки!

На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел жёлтый лист нападать. В первой машине шофёр читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку:

– Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу…

– Есть!
– сказал водитель и начал выруливать со стоянки.
– Собака, что ли?
– спросил он, когда они понеслись по улице.

– Где?
– спросил Панама.

– Да вот лечить-то?

– Кого?

Шофёр как-то странно на него посмотрел.

– Я говорю, зачем в институт-то едешь?

– В какой?

– Да ты хоть знаешь, куда едешь?

– Там написано, - глядя прямо перед собой, ответил Панама.

– Там написано: “Ветеринарный институт”, вот я и спрашиваю, собака, что ли, заболела?

– Нет, - ответил Панама, - я с письмом…

– А, - сказал шофёр, - другое дело… А то я раза три доктора по адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет - рыбки заболели! А рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь.

Панаме почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:

– У меня тоже рыбки есть!
– Хотя никаких рыбок у него не было.

– Ты - пацан, ты - другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки играется!..

– Всё лучше, чем водку пить!
– сказал Панама и сам себе удивился.

– Это точно, конечно… - сказал шофёр и замолчал.

Панама выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но сердце у него бешено колотилось.

В большом вестибюле, за никелированным забором стояла толстая тётка с громадной кобурой на боку.