Белый верблюд
Шрифт:
– Слушай, эта бедняжка Зиба в Америке, как она ест эти черепашьи яйца?..
Мама с отвращением к черепашьим яйцам и сочувствием к горькой доле Зибы хлопнула себя по бедру и горестно промолвила:
– И не говори!..
Сказать по правде, тогда я удивился наивности этого разговора между тетей Сафурой и моей мамой; ведь как мы здесь ели порошок из черепашьих яиц, так и тетя Зиба ела его в Америке.
XXXIII
Эсмер приоткрыла дверь моего рабочего кабинета, заглянула:
– Тебя к телефону.
– Да разве я не сказал, что работаю, чтобы не звали меня к телефону? разозлился я.
– Это Фатулла Хатем...
– Ну и что ж, что Фатулла Хатем?
– сказал я.- Фатулла Хатем что, племянник аллаха?
Правда, я это сказал, но встал и пошел к телефону, размышляя, что, видно, Фатулла Хатем действительно могущественный
– Здравствуй, Алекпер, бала (Бала - детка.)!..
– Добрый вечер, Фатулла-муаллим.
– Не сердишься, что я говорю тебе бала?
– Фатулла
Хатем рассмеялся, и я представил себе его хитрые и умные глаза.- Проходят годы, вы подрастаете, слава богу, занимаете почетное положение, но для меня вы - все еще вчерашние дети. Держали в руках своих опусы, не решались войти в кабинет...- Фатулла Хатем снова рассмеялся. Если б я верил в бога, а бог доверял мне и смог бы выполнить единственное мое желание, то я обратился бы к богу с просьбой: всего на один день впусти меня в мозг Фа-туллы Хатема, чтобы я мог прочитать его мысли, посмотреть на мир его глазами, услышать его внутренние оправдания, познать его чувства, волнения и понять его; ведь, ясное дело, никто на свете не считает себя подлецом (может быть, на свете вообще нет подлецов в этом смысле?.. Может быть, любая подлость существует только до того момента, пока не поймешь подлеца?). В связи с разными событиями я ставил себя на место Фатуллы Хатема, хотел понять его, найти в нем самом, в его собственном "я" оправдание (почему я клеветал? почему чернил? почему, говоря одно, думаю и делаю другое?), но из всех моих попыток ничего не выходило. Однажды я, собрав все книги Фатуллы Хатема, заставил себя прочесть их, и прочел, но и в книгах Фатуллы Хатема была сплошная ложь - во всяком случае, мне так казалось; и книги тоже не сказали об их авторе больше того, что я знал; нет, я даже на полчаса не мог стать Фатуллой Хатемом, и это меня мучило, потому что, если я назвался писателем и если это был не самообман, я должен был суметь сделать это - должен был найти самооправдания Фатуллы Хатема, выявить их для себя... Я знал, чувствовал всем своим разумом, сердцем, что когда-нибудь напишу о Фатулле Хатеме,-роман ли это будет или что другое, я не знал, но произведение это будет написано тогда, когда я смогу вытащить Фа-туллу Хатема из-под оболочек (подобно тому, как археологи проходят несколько пластов земли, извлекая фарфоровые сосуды!), смогу увидеть его наедине с самим собой...
– Я тебя не побеспокоил?
– Нет, что вы...
– Я спросил у Эсмер о твоих дочках, говорит, все хорошо.
– Большое спасибо.
Все это, разумеется, был зачин, сейчас он перейдет к сути; во всяком случае за последние двадцать пять лет я хорошо изучил эти внешние приемы и повадки Фатуллы Хатема: мы виделись на разных литературных сборищах, оба занимались сочинительством, оба, как говорится, жили в литературной среде, но Фатулла Хатем никогда не знал, чей я сын (а может быть, он давно забыл имя моего отца...), никогда не знал, что мама газетой с его портретом вытирала керосинку у нас на кухне.
– Годы, Алекпер, бала, как птицы летят. Будто вчера вы только завели семью...
Я больше двадцати лет был женат, и с этим связано происшествие, которого я стыдился больше всего в моей жизни... В те далекие годы, в ту пору, когда еще не пришла похоронка на отца и дядя не переселил нас из махалли и мы впроголодь жили в постоянном страхе и тревоге военных лет, однажды ночью мама вдруг поднялась и села на кровати:
– Ты спишь, Алекпер?
– Нет.
– Алекпер, слушай меня хорошенько. Говорят, о плохом не скажешь - хорошего не узнаешь. Типун мне на язык, не дай бог, пусть и вовсе у меня язык отсохнет, но если с фронта придет худая весть о твоем отце, если вдруг и со мной что-нибудь дурное случится и дяди твоего не будет, ты останешься один, не дай бог, Алекпер, никогда, слышишь меня, никогда не ходи и не проси помощи у Фа-туллы Хатема!..
Прошло
много лет с того ночного разговора, я стал печататься, мы встретились с Эсмер, решили пожениться, надо было посылать сватов, и тогда мама, которая с особым тщанием готовилась к этому событию - мечте всей ее жизни ("Только бы мне увидеть твою свадьбу, Алекпер, только бы внучонка поносить на руках, больше я ничего не прошу у аллаха!.."), сказала, что сваты должны быть уважаемые люди, чтобы родичи невесты знали, кто ты, пусть увидят, с кем они породнятся; и через некоторое время, после долгих размышлений, мама вдруг сказала: "Алекпер, может, Фатулле Хатему скажешь, чтобы пошел сватом? Пойдет?" Я остолбенел от маминых слов, но самое постыдное - это то, что я пошел, смущаясь, краснея, обратился с этой просьбой к Фатулле Хатему, и он с энтузиазмом согласился. ("Правда, вы только начали печататься, все краснеете да смущаетесь,- рассмеялся он,- но скоро это пройдет; впрочем, если ничего не бояться,- продолжал он,- значит, ничего и никого не уважать. Ну, да это на твоей совести! Куда мы идем и кого за тебя берем?") Взял с собой двух человек и сосватал меня...– Да,- сказал я,- годы летят...
– Алекпер, ты знаешь, что я всегда считал тебя одним из самых талантливых наших писателей и всегда возлагал особые надежды на твое будущее. Но порой мне делается жаль, что ты вместо романов, произведений большой формы, ставящих большие духовно-нравственные проблемы, тратишь время на мелкие вещицы... Ты ведь сам понимаешь, что если бы я был безразличен к твоей творческой судьбе, то не говорил бы об этом.
– Что-нибудь случилось, Фатулла-муаллим? (Может быть, я невольно выдал сохранившиеся с детских лет злость или враждебность к Фатулле Хатему?)
– Вот, например, сегодня мне принесли из издательства какую-то рухлядь старого поэта, как его имя? Да Саф-тара Месума. Смотрю, составитель - ты и предисловие твое. Тебе не жаль времени?
– Фатулла Хатем понемногу начинал чувствовать себя как бы на трибуне или за большим столом в учреждении, как это бывало уже на протяжении пятидесяти лет; интимная часть беседы кончилась, теперь шел серьезный разговор, и я понимал смысл этого разговора.- Ну где вы находите и вытаскиваете этих пахнущих нафталином Саттаров Месумов?
– Саттар Месум,- сказал я; это тоже было одной из черт характера Фатуллы Хатема: он сознательно искажал имя человека, показывая, что человек этот так незначителен, что имя не запоминается.
– Да, да, Саттар Месум. Я знавал этого несчастного. Бедняга был падок на выпивку... Верно, в газелях, в гош-мах его чувствуется дарование, да и судьба его была трагичной; кровавые, горькие были годы; тогда не разбирали, где белое, где черное...
("Против бедняги Мирзы Саттара выступил Фатулла Хатем, будто несчастный Мирза Саттар был против нашей власти. Взял карандаш и стал подчеркивать строку за строкой газели Мирзы, тысячи толкований придумал, злодей! Мирза написал: о роза, твои шипы терзают соловья, а Фатулла Хатем говорит, что он оклеветал наше время. Ну, а кого разоблачил Фатулла Хатем, не дай бог. Дело кончено. Пропал бедняга Мирза Саттар...")
– Но, Алекпер, нельзя так увлекаться одними эмоциями... Этот безобразник Саттар Месум с утра до вечера пропадал в закусочных...
– Вы с ним бывали в закусочных?
Наступило молчание. По правде говоря, я и сам не знал, как у меня вырвались эти слова (Фатулла Хатем в жизни не пил больше двадцати пяти граммов коньяка и, наверное, никогда не был в закусочной); теперь и без того смуглое лицо Фатуллы Хатема словно еще больше потемнело перед моим мысленным взором. И напомнило мне змею, которая, свернувшись на земле пружиной, подняла головку, высунула раздвоенный язычок, уставившись на свою жертву.
– Я потому об этом спрашиваю, Фатулла-муаллим (кажется, я испугался, наверное, испугался, если пускаюсь в разъяснения), что ни от одного человека, кроме вас, я не слышал, что Саттар (на этот раз я произнес слово Саттар с особым ударением, то есть не Сафтар, а Саттар) был пьяницей...
– Моего слова недостаточно, Алекпер?
("Алейкум-салам, росток мужчины! Как я поживаю? Все у меня в порядке, только мудрости пророка Сулеймана не хватает!.. Ты знаешь, Алекпер, твой тезка Мирза Алекпер Сабир был великим поэтом! Он говорил: даже если у старика богатств не счесть, в руках у него нет и силы ребенка!.. Понял? Царствие небесное Мирзе Алекперу, он знал, что говорил!.. Царствие небесное и Мирзе Саттару, он обожал Сабира, его стихи не сходили с уст Саттара... Потому что и сам он, как Сабир, любил народ...")