Белый ворон Одина

Мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: я уже бывал здесь. Да-да, вот именно тут Финн и Коротышка Элдгрим вытащили меня из мутной, желто-коричневой жижи, в которой я тонул. Где-то там, на глубине, лежат вмерзшие в лед кости Кривошеего, Элдгрима Дылды, Сигвата и остальных побратимов, погибших при первом посещении гробницы Аттилы. Конечно, это то самое место! А не узнал я его потому, что очутились мы здесь в иное время года, да и зашли с другой стороны. Не говоря уж о том, что за минувшие семь лет местность могла изрядно измениться. И тут до меня дошло: мы добрались до клада, даже не воспользовавшись помощью рунного меча.

Мысль эта буквально уничтожила меня — убила и сравняла с землей. Проклятие! В поисках этого меча мы обшарили половину Серкланда. Люди гибли, сходили с ума… И все ради того, чтобы раздобыть треклятый меч с путеводными рунами. Я ведь и не надеялся без него отыскать гробницу. А теперь у меня такое чувство, что я мог бы встать посреди Великой Белой Степи, сто раз повернуться вокруг своей оси и дальше двинуться с закрытыми глазами. И все равно бы пришел сюда, ведомый рукой Одина… или призрака Хильд. Или, возможно, обоих.

Я посмотрел на Финна, и он улыбнулся мне потрескавшимися губами. Если ему и пришла в голову мысль о бесполезности рунного меча, то он никак ее не выразил. Просто вытер кровь с губ и произнес:

— Вот мы и снова здесь, юный Орм.

И я побрел через снежные торосы к замерзшему острову, а остальные последовали за мной. Что мы там увидели, я уже рассказывал — брошенные повозки и ведущее внутрь отверстие.

Потому что никакой это был не остров…

Мы стояли на крыше могильника Аттилы.

Там же, на острове, мы обнаружили и единственного живого человека из дружины Ламбиссона. Им оказался Хрольв Эриксон по кличке Фиск, то есть Рыба. Прозвище свое он получил за то, что однажды в шторм переплыл залив, держа в зубах конец каната. Другой конец был привязан к терпевшему бедствие драккарус командой на борту. Благополучно добравшись до берега, Хрольв закрепил канат и тем самым спас своих товарищей. Многие из нас знали Фиска и от души порадовались тому, что нашли его хоть и не вполне здоровым, но, по крайней мере, живым. Все-таки он был неплохим парнем, хоть по ошибке и очутился в стане наших врагов.

— Эх, надо было мне так и сидеть на берегу, — вздыхал Хрольв, пока Бьельви осматривал его, а затем копался в своих горшочках со всяческими мазями и притираниями. — Так нет же, понесло снова на корабль. Вот и попал сначала в Бирку, а оттуда — прямиком в эту беду.

— Напротив, тебе надо было держаться подальше от земли, — мрачно возразил Бьельви. — Плавал бы себе на драккаре,сохранил бы все пальцы на ногах… да и кончик носа не пришлось бы отрезать.

— Зато ты возлежишь на таком ложе, какому любой конунг позавидует, — вмешался Сигурд. — А нос — не та штука, о которой стоит жалеть.

Хрольв Фиск рассмеялся, ибо действительно лежал, закутанный в кучу тряпок и мехов, поверх целой кучи серебра. Этим добром, поднятым из гробницы Аттилы, были нагружены три телеги. При виде такого богатства у наших людей глаза на лоб полезли. Они кинулись рассматривать потемневшие от времени серебряные кувшины и чаши, перебирать пригоршни монет и с упоением занимались этим до тех пор, пока Добрыня с Сигурдом не отогнали их прочь от повозок.

Если верить Хрольву, выходило, что четыре дня назад Ламбиссон спустился в гробницу, да так там и остался. Впрочем, насчет четырех дней Фиск мог и напутать, поскольку сам признался, что с тех пор, как его сморила лихорадка, он то и дело впадал в забытье. Ламбиссон отправился под землю вместе со своими людьми, и вначале они исправно поднимали на поверхность ведра, наполненные серебром. Но три дня назад все прекратилось, и с тех пор оттуда ни слуху ни духу. То есть люди-то вернулись, а вот что с Ламбиссоном — непонятно.

— А как насчет Коротышки Элдгрима? — спросил я, пока стоявший рядом Бьельви натачивал свой лекарский ножик.

Хрольв опасливо покосился на его приготовления и нервно облизнул потрескавшиеся губы.

— Это такой маленький, что ли? А, ну да… Он же вроде был из ваших.

Фиск умолк, потряс головой и попытался было сплюнуть. Однако у него ничего не вышло: во рту пересохло — судя по всему, парень здорово дрейфил.

— Этот христианский священник здорово над ним издевался. Все пытался выведать какие-то подробности. Я видел, как его пытали огнем. Говорил: чтобы мозги прочистить.

Он бросил на меня взгляд и поспешно добавил:

— Мне это не нравилось, Орм. Я считал, что так нельзя.

— Но ничего не сделал, чтобы помешать! — напомнил я и со злорадным удовольствием увидел, как Хрольв поежился.

— Ну, и где сейчас Коротышка? — повторил я свой вопрос.

— Ушел, должно быть, — ответил Фиск. — Я его видел поблизости. Потом закрыл глаза, а когда открыл, его уже здесь не было.

— Так ты уверен, что он не спустился в подземелье?

Хрольв неопределенно махнул рукой.

— Кто его знает? Брондольв точно внизу. Так сказали люди, которые поднялись оттуда.

Он наконец-то набрал достаточно слюны, чтобы сплюнуть.

— Эти подонки сбежали. Рассказали, будто Ламбиссон совсем свихнулся, и они его бросили. Якобы это ваш Коротышка его проклял… Меня они тоже бросили, потому что я не мог идти. Представляешь, здоровые такие славяне, человек десять или больше, и никто не согласился меня нести. Сволочи, одно слово… Они слишком боялись этих чокнутых женщин, которые постоянно обстреливали нас из луков… Послушай, Орм, я сказал все, что знал. К чему этот нож?

— Чтобы тебя лечить, тупица! — рявкнул Бьельви. — Я, конечно, могу не трогать отмороженные места — оставить все, как есть. И тогда болезнь сожрет твое лицо и ноги…

Опустившись на колени, я заглянул в широкую круглую дыру, уходившую в глубь земли. Края отверстия были свободны от наносов ила. Очевидно, во время наводнения вода поднялась недостаточно высоко, чтобы закрыть вход в могильник. И кто-то об этом узнал. Эти люди пришли сюда и аккуратно сняли тяжелые плиты, которые прежде покрывали крышу гробницы. Я разглядел, что плиты лежат на хитро устроенной решетке из толстых расщепленных бревен. В таком безлесном месте, как это, подобные бревна сами по себе представляли немалую ценность. Они стоили не меньше того серебра, которое прятали под собой. А ведь их еще требовалось доставить сюда из далеких краев. Древесина была очень хорошей, даже минувшие пять столетий не источили ее. Я огляделся в поисках удаленных бревен и не обнаружил их в пределах видимости. Наверное, сожгли.