Белый ворон Одина

Воспоминание это едва не стоило мне жизни. Захваченный жутким видением, я замешкался. Мой собственный рунный меч лежал у меня на коленях, и, похоже, он опомнился раньше своего хозяина. Как живой, взметнулся он вверх и блокировал предательский удар.

Раздался такой грохот, будто молотом со всего размаху ударили по наковальне. Я признал этот характерный скрежет. Знаете, как стонет ломающаяся сталь? Так вот, это был тот самый звук… и я понял, что меч Ламбиссона сломался при столкновении с моим. А в следующий миг он налетел на меня, словно бешеный бык — вопя и размахивая рукоятью, из которой торчал зазубренный обломок лезвия.

Мы сцепились в единый клубок — рычащий, воющий и брыкающийся, — но все это длилось недолго, потому что борьба завершилась почти сразу. И завершилась она еще одним характерным звуком — треском и мокрым хлюпаньем, который производит тяжелый предмет, если его обрушить на человеческий череп.

Финн рывком поднял меня на ноги и прижал к своей груди. Я обнаружил, что весь перепачкан кровью и мозгами Ламбиссона, и бросил взгляд на своего недавнего противника. Он лежал ничком в быстро расплывающейся луже крови. На затылке у Брондольва зияла звездообразная дыра.

— Мы ведь только хотели забрать Коротышку Элдгрима, — пробормотал Финн, глядя на свой Годи, с которого стекала грязная красно-бурая жижа. — Зачем ему понадобилось…

Да уж, понадобилось. Дело в том, что Ламбиссон не мог с нами торговаться — у него не было Коротышки. И мы сами в том убедились, обойдя весь огромный могильник. Карабкались по обледеневшим кучам серебра, заглядывали в каждый темный уголок — и нигде не обнаружили следов нашего побратима. В конце концов мы снова вернулись на то место, где оставили Ламбиссона. Я перевернул тело на спину, мне хотелось заглянуть ему в глаза. Я слышал, что сколько бы человек при жизни ни лгал, перед смертью у него в глазах запечатлевается правда.

От голода и холода лицо Ламбиссона осунулось и как-то стянулось. Оно было иссиня-белым, как и у всех мертвецов, но схваченные морозом глаза отливали ярким металлическим блеском. Они казались двумя лужицами расплавленного серебра. Вот она — правда, которая запечатлелась в глазах Брондольва. Другое дело, что это была егоправда, совершенно нам не нужная.

Финн диковато огляделся по сторонам. Взгляд его скользил по сверкающим стенам гробницы, по огромным горам серебра, громоздившимся слева и справа от нас. Затем он молча содрал со своей шеи амулет в виде валькнутаи вложил его в коченеющие пальцы мертвеца. Этот жест меня безмерно удивил. Вообще-то это был мойамулет, а я не собирался приносить никакие дары Ламбиссону. По правде говоря, я бы даже засохшего дерьма для него пожалел. Я возмущенно заявил о том Финну, и побратим кивнул, соглашаясь.

— Я понимаю, Орм, — сказал он. — Но я не для него стараюсь. Это в знак того, что все окончилось.И вот что я тебе скажу, ярл. Наш маленький монах оказался прав: ни к чему все это. Мы преодолели столько испытаний… принесли такие жертвы. И ради чего? Нам пришлось бы навечно остаться под землей, Орм. Жить здесь и постоянно сражаться за эти проклятые сокровища. Убивать всякого, кто сюда сунется, а также всю его родню — женщин, детей… Не по душе мне это, Торговец. Да я бы отдал все серебро — и еще вдвое больше — за то, чтоб вернуть наших побратимов. Скапти, Колченога, Заячью Губу и всех остальных… И даже Эйнара, хоть ты со мной и не согласишься.

Покачивая головой, Финн поднялся на ноги. А я стоял, оглушенный его словами. Конечно же, мой побратим был прав. Мы могли бы наполнить серебром все ведра, завязать наши рубахи узлом и превратить их в мешки для сокровищ. Мы загрузили бы серебром все подводы. Но и тогда сокровищ остался бы непочатый край. После нас сюда приходили бы все новые и новые люди. Например, друзья Абрахама и Морута, а также друзья их друзей… Не говоря уж о родственниках и знакомых всех дружинников и наших побратимов. И каждый из них уносил бы часть сокровищ Аттилы. Ибо тайна этого места оказалась раскрытой.

Проклятый дар Одина.Я давно подозревал, что он не стоит тех жертв, которые нам пришлось принести. Я сказал об этом вслух, и Финн кивком подтвердил мою правоту. А затем сделал нечто совершенно неожиданное. Опустив руку на мое плечо, он посмотрел мне прямо в глаза и совершенно серьезно произнес:

— Ты был прав, когда не хотел сюда возвращаться. Нам следовало прислушаться к твоему слову, ярл.

Я почувствовал, как меня изнутри затопила жаркая волна стыда. Да, конечно, я возражал против похода в степь. Я окопался в своем гестерингском имении и сколько мог удерживал побратимов от этого безумства. Но все равно изрядная доля вины лежала именно на мне. Ведь кто, как не я, нацарапал проклятые руны на рукояти меча? Я же знал, что рано или поздно сломаюсь — не смогу противиться соблазну — и воспользуюсь этой подсказкой!

Мы уже намеревались двинуться в обратный путь, когда откуда-то издалека, из-за гор потемневшего серебра до нас донесся приглушенный зов. Высокий, тонкий голос выкликал мое имя. Голос принадлежал женщине,и я ощутил, как сердце мое сковало ужасом.

Хильд.

Мы с Финном переглянулись. Наверное, впервые я не увидел привычной насмешливой гримасы на лице побратима. Только кончик языка беззвучно шевельнулся меж пересохших, потрескавшихся губ.

— О-о-орм!

— Клянусь глазом Одина! — хриплым шепотом пробормотал Лошадиная Голова.

— Фи-и-инн!

— Ты слышал это? — спросил я тоже шепотом.

— Я одноухий, но не глухой, парень, — прорычал Финн в ответ.

Он приподнял факел над головой. В другой руке Финн сжимал свой Годи. Я видел, как напряглись мускулы у него на шее.

— Ну, что ж… Если эта дохлая сука явилась по наши души, — заявил он, — то я прятаться не стану.

Финн был известен своей безрассудной храбростью. Недаром же про него говорили, будто Лошадиная Голова не боится никого и ничего. Что касается меня, то должен со стыдом признаться: на меня навалился такой ужас, что я едва мог пошевелиться. Вот именно так — преодолевая невидимое сопротивление и отчаянно пытаясь унять противную дрожь в коленках — я двинулся вслед за побратимом. Путь мой лежал в обход гор серебра — туда, где тускло светился факел. Мне всего-то предстояло пройти два десятка шагов, но Один свидетель, прогулка эта показалась самой долгой в моей жизни.

Наконец в неверном свете зимнего дня, проникавшем сквозь отверстие в крыше, я разглядел впереди зловещую темную фигуру. Это и впрямь была женщина. Она стояла, держа факел высоко над головой и незряче вглядываясь в темноту подземелья. Словно гончая Хель, подумалось мне…

— Я здесь, сука проклятая! — взревел Финн (и если его голос чуток и дрогнул под конец, то все равно я восхищаюсь мужеством своего побратима; у меня самого горло так пересохло, что я не мог вымолвить ни слова).

— Это ты, Финн Бардиссон? — прокричала женщина. — Сделай три шага вперед, чтоб я могла тебя видеть. И если это действительноты, то прекрати обзывать меня нехорошими словами.

Несколько мгновений мы стояли, растерянно хлопая глазами. Затем Финн хрюкнул, будто неожиданно схлопотал по морде, и завопил:

— Тордис! Клянусь волосатой задницей Одина, это же Тордис!

Должно быть, бедная Тордис никак не ожидала, что из темноты выскочат два мужика и начнут осыпать поцелуями ее растерянное лицо. Она и сама выглядела не менее напуганной и взволнованной, чем мы.