Бен-Гур

— Очень простое: я хочу помочь тебе.

Она придвинулась ближе.

Он рассмеялся.

— О Египет, — я едва не сказал «милый Египет!» — не в твоей ли стране живет сфинкс?

— И что же?

— Ты одна из его загадок. Сжалься и подари ключик. В чем мне нужна помощь? И как ты можешь помочь мне?

Она отняла руку, отвернулась к верблюду и заговорила нежно, лаская чудовищную голову, будто это было чудо красоты:

— О ты, последний, самый быстроногий и статный из стад Иова! Порою и ты спотыкаешься, когда путь неровен, а ноша тяжела. Как тебе удается распознавать по слову доброе намерение и отвечать благодарностью, даже если помощь предложена женщиной? Я целую тебя, царственный зверь! — она склонилась и коснулась губами широкого лба, тут же добавив: — За то, что твоя мудрость не знает подозрений!

Бен-Гур, подобравшись, отвечал спокойно:

— Твой упрек попал в цель, о Египет! Похоже, я сказал тебе «нет»; но что, если на устах моих лежит печать чести, а молчание хранит чужие жизни?

— Может, и так! — быстро ответила она. — Да, это так.

Изумленный, он отступил на шаг, и голос его был резок:

— Что ты знаешь?

Она ответила, рассмеявшись:

— Почему мужчины не признают, что у женщин чувства острее? Твое лицо было у меня перед глазами весь день. Мне довольно было посмотреть, чтобы сказать, что ум твой обременен, а чтобы определить бремя, нужно было лишь вспомнить твои разговоры с отцом. Сын Гура! — она понизила голос, выявляя большое искусство, и приблизилась так, что теплое дыхание касалось его щеки. — Сын Гура! Тот, кого ты ищешь, должен стать Царем Иудейским, не так ли?

Сердце его билось часто и сильно.

— Царем Иудейским, подобным Ироду, но более великим, — продолжала она.

Он отвернулся к ночи и звездам, потом взгляд встретился с ее глазами и медлил там, а ее дыхание было уже на его губах.

— С утра, — говорила она, — нас преследовали видения. Если я поведаю тебе мое, ответишь ли тем же? Что? Ты молчишь?

Она оттолкнула его руку и повернулась, будто собираясь уходить, но он схватил ее, требуя:

— Стой! Стой и говори!

Она вернулась, положила руку на его плечо и приникла к нему, а он обнял и тесно прижал ее; в ласке было обещание, которого она просила.

— Говори, расскажи мне свои видения, о Египет, милый Египет! Даже пророк, хоть сам Фесвитянин, хоть Законодатель — не смог бы отказать твоей просьбе. Я в твоей воле. Будь милосердна… милосердна… молю.

Будто не заметив просьбы, глядя в небо и покоясь в объятиях, она медленно произносила:

— Меня преследовало видение грандиозной войны — войны на земле и на море — с лязгом оружия и идущими в бой армиями, будто вернулись Цезарь с Помпеем и Октавий с Антонием. Облако пыли и пепла поднялось над миром, и Рима не стало; все его владения вернулись Востоку, а из облака вышла новая раса героев; и возникли огромные сатрапии и блистательные короны, затмившие все, что было доселе. И, сын Гура, пока длилось видение и когда оно закончилось, я спрашивала себя: «Что будет недоступно тому, кто раньше и лучше послужит Царю?»

И снова Бен-Гур отпрянул. Это был вопрос, не покидавший его весь день. Теперь ему показалось, что ключ найден.

— Вот, — сказал он, — теперь я понял тебя. Сатрапии и короны — вот в чем ты хочешь помочь мне. Понимаю, понимаю! И никогда еще не было царицы, равной тебе, такой умной, прекрасной и величественной, — никогда! Но увы, милый Египет, согласно видению, как ты поведала его, короны завоевываются в бою, а ты — только женщина, хоть Исида и поцеловала тебя в сердце. Или тебе известен более надежный путь, чем тот, что пролагается мечом? Если так, о Египет, покажи, и я пойду им, хотя бы лишь ради тебя.

Она освободилась из его рук и приказала:

— Постели свой плащ здесь, чтобы я могла опереться о верблюда. Я сяду и расскажу тебе историю, которая дошла по Нилу до Александрии, где я услыхала ее.

Он повиновался, прежде воткнув рядом копье.

— Но что делать мне? — жалобно спросил он, когда она села. — Как принято в Александрии, чтобы слушатели сидели или стояли?

Вольготно расположившись под боком старого зверя, она отвечала, смеясь:

— Публика у рассказчиков своевольная и иногда делает, как знает.

Он немедленно растянулся на песке, положив ее руку себе на шею.

— Я готов, — сказал он. И она тут же начала:

Как красота пришла на землю

Во-первых, ты должен знать, что Исида была — и остается — прекраснейшей из богинь; и Осирис, ее муж, хоть и был мудр и могуч, иногда подвергался уколам ревности, ибо любовь — единственное, в чем боги равны смертным.

Серебряный дворец Божественной Жены венчал собой величайшую из лунных гор, и оттуда она часто отправлялась на солнце, где, в самом сердце источника вечного света, был дворец Осириса, испускающий слишком яркое сияние, чтобы смертные глаза могли смотреть на него.

В одно время — дней для богов нет, — наслаждаясь с мужем на крыше золотого дворца, она бросила случайный взгляд и далеко, на самом краю вселенной, заметила Индру с армией обезьян, летящих верхом на орлах. Друг Живого, как с любовью называли Индру, возвращался после решающего боя с ужасными Ракшасами — возвращался победителем, и в свите были герой Рама и Сита, его жена, уступавшая красотой только самой Исиде. Исида встала, сняла свой пояс из звезд и помахала им Сите — слышишь, Сите — помахала в радостном приветствии. И тут же между летящими и парой на золотой крыше упало нечто, подобное ночи, но это была не ночь — это нахмурился Осирис.

Случилось так, что в этот момент предметом их беседы было то, о чем не смог бы помыслить никто другой; и он встал и сказал величественно: «Иди домой. Я сделаю это сам. Чтобы создать совершенно счастливое существо, мне не нужна твоя помощь. Иди.»

Глаза Исиды были большими, как у белой коровы, которая в храме ест траву из рук верующих, когда они возносят свои молитвы; и глаза ее были того же цвета, что у священной коровы, и такие же нежные. И она тоже поднялась и сказала: «Прощай, мой добрый господин. Ты скоро позовешь меня, я знаю, ибо без меня ты не сможешь создать совершенно счастливое существо, равно как, — она рассмеялась, зная, насколько правдивы ее слова, — равно как не сможешь сам быть совершенно счастлив без меня».

— Посмотрим, — сказал он.

И она ушла, взяла спицы и стул, села на крыше своего серебряного дворца и принялась вязать и ждать.

А творческая воля Осириса гремела в его могучей груди, будто жернова всех остальных богов, вместе принявшихся молоть зерно; гремела так, что ближайшие звезды тарахтели, как горошины в стручке, а несколько из них сорвались с мест и потерялись. И пока не умолкал звук, Исида ждала, и вязала, и не потеряла ни одной петли.

Вскоре в пространстве перед солнцем появилась точка; она росла, пока не стала величиной с луну, и Исида поняла, что создается мир, но когда и луна погрузилась в его тень, так что осталось только одно светлое пятнышко, освещенное самой Исидой, она поняла, как зол муж, и все же продолжала вязать, уверенная, что конец будет таким, как она сказала.

Так появилась земля, сначала висевшая в пустоте вялой серой массой. Потом Исида увидела разницу между ее частями: равнины, горы, моря; но по-прежнему все было серым. Потом что-то зашевелилось на берегу реки, и Исида оставила вязанье, заинтересовавшись. Что-то поднялось и простерло руки к солнцу, показывая, что знает, откуда произошло. И этот Первый Человек был прекрасен на вид. И вокруг него были творения, которые мы называем природой: трава, деревья, птицы, животные, даже насекомые и гады.