Бенджамин Эррел спускается в ад

Лея меня не трогала. Я таскал еду по ночам из холодильника, украдкой читал ее книги, которые она оставляла на кухне. Оказывается, тот альбом Даррела все еще был здесь – прерафаэлиты, Прозерпина, гранат. Офелия в ледяной ванной. Сплошь рыжие кудри и смерть, смерть, смерть – или то, что пока еще на пороге смерти. Агнец, приготовленный на заклание. Жена Россетти. Как же ее звали? У моего телефона давно закончился заряд. Но я подслушал из спальни, как Лея говорила с матерью Даррела. Да, я понимаю… но может, им стоит? Значит, не говорит? Мне так жаль… А физически? Он же в норме?

Да это он просто с ней говорить не хочет, хотелось выкрикнуть мне. Даррел не был близок со своей матерью. Даррел ни с кем не был близок! Ну, кроме меня. А я не ответил, когда он так настаивал. Я его бросил. О боже, боже мой, блядь.

Лея нашла меня рыдающим у кровати. Она выглядела строгой – ну, как может выглядеть строгим колобок на ножках. Она тогда была уже месяце на восьмом.

Возьми себя в руки, приказала она. И сделай так, чтобы Даррел пришел на ужин. Сделай так, чтобы было как прежде, Бенджамин! Но так не бывает, захотел возразить я ей. Но Лея не стала бы слушать. Поэтому я промолчал.

Для начала хотя бы побрейся, скривилась она, прежде чем хлопнуть дверью. Выглядишь как чудовище. И хотя им я и являлся, я все равно покорно отправился в ванную и мучал электронную бритву Дэна, пока под зарослями шерсти не появилось мое лицо. Не то чтобы я был очень уж рад его видеть, но это действительно было начало.

***

Его глаза. Первое, что поразило мое воображение – холодные, ледяные, серые. Темное небо перед грозой из документалки про природу – вот оно застыло на кадре, но в следующую секунду кто-то ускорит съемку, все замерцает, начнется дождь. Но это предгрозовое небо тянулось, тянулось, как будто застыло на кадре. Даррел не отводил глаза. Я тоже. Мы оба молчали. Его прежде пушистые волосы были прилизаны, кудряшки печально обвисли – как будто все в нем потускнело. Наконец он сказал мне: Энджи уходит! Но я не ушел. Тогда он стал плакать. Я взял в руки его ладони, а он принялся колотить меня – отчаянно и горько, беспомощно, как пытаются защититься трехлетние дети. Потом он застонал, потом обнял меня, потом настойчиво произнес: Послушай! Всхлипнул и замолчал. Я слушал. Тишину между нами, биение его сердца. Чувствовал, как его ладонь, становясь теплее, сжимает мое плечо. Нифига себе ты обдолбался, наконец произнес я. Он ухмыльнулся – криво, как будто любая улыбка могла причинить ему боль. Ну а что мне еще оставалось?

Про себя я взмолился, чтобы он превратил это в шутку, но он лишь покачал головой и уперся рассеянным взглядом в свое отражение в отполированном старом комоде. Это я так выгляжу? Вот же ужас. Он не так твердо стоял на ногах, так что я, усадив его к себе на закорки, тащил его сначала по лестнице вниз – в ванную его матери, а затем – обратно наверх, в спальню. Жвачки больше не было, но от него все равно пахло корицей.

Не уходи, просил он, пока я зарывался в пахнущее чистотой облако его длинных волос.

Ничего не бойся, бормотал я. Я не уйду. Ни за что. Но если раньше я был уверен, что все страшное обойдет нас стороной, то теперь лишь мог с облегчением думать – ну, все не может быть хуже. Теперь только вверх. Как же я ошибался. Небо уже потемнело, и гроза была неминуема. Я просто поддался соблазну и сочинил еще одну ложь. И на этот раз сам же в нее поверил.

***

После завтрака Лея подозвала меня. Не хочешь прогуляться? Я кивнул сонному Даррелу, корпевшему над эссе, и вышел с ней за стеклянные двери в приглаженное пространство внутреннего двора. Мы остановились у нее ненадолго, решив, что нет смысла снимать квартиру в самом конце семестра. Близилось лето, сестра походила на бегемота, Даррел стал много курить, и все было… почти что нормально. Хрупкое равновесие, как в природе – один грозовой фронт прошел, а дальше – только яркая нитка заката, потом – рассвет, и это чередование кажется вечным, пока новый фронт не нагрянет.

Мать Даррела совсем плоха, произнесла Лея. Да, точно, я рассмеялся, но она смотрела серьезно. Спустя мгновение я понял, что она имела ввиду. Твою мать. А Даррел-то знает?

Лея кивнула, ковыряя носком домашней туфли недавно привезенный для благоустройства песок. Рабочие навалили его безобразной кучей посреди двора, и теперь у нас была персональная пустыня – Хоть снимай гребанную «Дюну», смеялся Даррел, фотографируя переливы песка так близко, что на фото казалось, что это и впрямь пустыня. Он даже выложил эти фото в своем инстаграме с фальшивой геометкой. Его засыпали восхищенными комментариями, а он сочинял небылицы в ответ.

Ты вводишь их в заблуждение, как-то раз поддел его я. Даррел равнодушно пожал плечами. Да ведь они сами такого хотят. – Такого? – Внезапной сказки. Мечты. Ну, знаешь… События с большой буквы. – Поездка в пустыню – это, по-твоему, событие мечты?

Он снова дернул плечом. Он всегда выглядел астеничным, но сейчас я заметил, что он болезненно, необъяснимо худой. Мне сразу же захотелось стиснуть его хрупкое тело, на котором болталась моя футболка, в таких крепких объятиях, чтобы он понял – этого больше не повторится. Поделиться своей верой, своей силой. Дать ему знать, что я больше никуда не уйду. Мы повзрослеем вместе, состаримся вместе и будем вместе все ненавидеть в старости – прямо как в подростковые годы. Возможно, я сам хотел в это поверить. Возможно, я уже начинал понимать, что в жизни на всех шоколадных конфет не хватит – увернуться бы от ударов. В общем, я переставал верить, а для Даррела это было смерти подобно.

Его сестра – такая милашка, сказала Лея и обняла ладонями свое пузо. Так жаль, что она потеряет мать.

О чем секретничаем? Даррел вышел, набросив на майку домашний халат Дэна и прикурил самокрутку. Конечно же, о тебе, легко отозвался я. Он польщенно улыбнулся, сочтя это за флирт, а Лея заторопилась к дому. Даррел сжал в зубах дымящуюся сигарету и наклонился над волнами песчаной кучи, снова сменившими форму. Иногда мы готовы делать так много, лишь бы поддержать начатую кем-то игру, что совсем забываем, что наша реальная жизнь утекает мимо, песком сквозь пальцы.

***

Хотел бы я написать, что конец наступал мучительно долго. Знаете, как Апокалипсис – одно знамение, второе, третье… Но все промчалось быстро, как череда рекламных роликов.

Сюжет первый: мать звонит Даррелу в слезах и просит его приехать. На часах практически полночь, сонный Даррел ерошит волосы свободной рукой. Его ноги под пледом, а пижама сбилась – он пытается вставить хоть слово, но в итоге бросает попытки и идет в спальню Леи, разбудить Дэна. Они уезжают, а я остаюсь – мне завтра на работу.

Сюжет второй: Даррел с бледным лицом сидит на кухне, поджав под себя ноги, и перебирает стопку листов из больницы. Диагнозы, рекомендации, счета – разложив их на стопки, он застывает и смотрит в стену с отсутствующим видом. Я беспомощно кошусь на Лею, но она так же беспомощно пожимает плечами. Позже я выясняю, что Дэн и Лея предлагали Даррелу помощь, но он отказался. Узнав это, я не решаюсь предложить ему свою. Ночью Даррел жмется ко мне и рыдает, словно ребенок, у меня на груди. Я ненавижу его мать за то, что она причиняет ему столько боли.

Сюжет третий: Лея орет от боли. Дэн орет на Лею, Даррел снует по кухне, пытаясь найти все вещи, о которых просит Лея между воплями. Наконец Дэн уходит заводить машину, Лея с трудом стоит, держась за стул, Даррел поддерживает ее, пока я сую вещи в сумку. Спустя несколько часов ожидания в приемном покое мы узнаем, что это девочка. Дэн едва не ломает от радости стул, мы идем в палату. Я не замечаю, как Даррел выскальзывает из нее и нахожу его чуть позже сидящим в коридоре.

Все кончено, говорит он. Да наконец-то, усмехаюсь я. Теперь Лея хоть чем-то займет себя, вместо того, чтобы… Он обрывает меня. Не Лея. Я сажусь – а скорее падаю – на соседний стул. Что это значит? – требую я. Дар, что это значит?