Бенджамин Эррел спускается в ад

Он начинает плакать. Не как ночью – слезы просто текут и текут, а он просто смахивает их с лица ладонью, почти равнодушно, как будто его не волнует, что прямо сейчас закончилось его детство и началась совсем другая, какая-то непонятная и страшная жизнь.

Сюжет четвертый: я опаздываю на похороны. Даррел встречает меня, стоя в одиночестве у могилы. Я озираюсь, не понимая, где Ненси, но он не дает мне пойти и поискать ее, а просто ловит мою руку и сжимает. Это больно, но я молчу, не решаясь пошевельнуться. Я так хочу сказать ему – я с тобой, я рядом, но одного взгляда на его лицо хватает, чтобы понять: он меня не услышит.

Пятый сюжет… А впрочем, это не так уж важно. Я не хочу вспоминать ни ссоры, ни страх в его обычно безмятежных, насмешливых глазах. Не хочу вспоминать, что вел себя, как придурок, наивно полагая, что все может остаться по-прежнему. Не хочу понимать, что предал его – тем, что не отправился следом за ним в те мрачные глубины, куда ему пришлось пойти, чтобы вернуть самое себя после этой утраты. Не хочу думать, что могло получиться иначе. Не хочу гадать, какая из всех ошибок стала той самой, фатальной.

Финальная сцена: я лежу на газоне у дома. Это все тот же старый, знакомый мне дом, но теперь он пустует – его тяжело содержать, а Даррел считает, что должен разобраться со всем один. Я уже пытался предлагать ему свою помощь и деньги, пытался заставить Лею поговорить с ним, но она была неприступна: Не лезь в его жизнь, Энджи. Дару не до тебя.

Ладно. Ладно. Я все равно так занят на проекте, что даже ночую частенько не дома. Отец оставил меня за главного, и, пока он в отъезде, мне наконец-то кажется, что меня начинают воспринимать серьезно.

Даррел выходит из дома, вытирая серые от пыли руки о серые же штаны. Это кажется мне забавным: практически литография. В Дарреле не осталось ни барочного блеска, ни ярких красок. Это просто горе, думаю я. Он оправится. Серебро тускнеет, но не перестает быть серебром, верно? Даррел садится рядом, запускает мне в волосы свои серые пальцы.

Мы больше так не можем, Энджи, нежно говорит он. Мы больше так не можем.

Затемнение.

Титры.

И вот он я – держусь из последних сил. Совсем скоро премьера моего дебютного фильма в Каннах, а после я смогу уехать. Мы всегда мечтали, что отправимся в Европу вместе, но несколько лет назад я уехал, а ты даже не знаешь об этом. Я надеюсь на встречу. Не знаю, что я скажу тебе. Но знаю, что ты мне скажешь. Я много раз представлял себе это.

Привет, придурок.

И я отвечу тебе – привет.

Эпизод второй

Дядя Эн-жи! – верещит маленькая Моника, бросаясь мне на шею. Для трехлетней малышки она изумительно бегло болтает. Лея считает, она вся в нее. Пока Моника несется ко мне, Лея стоит на крыльце дома – на деловой костюм натянут фартук, плечо подпирает прижатый к уху телефон. Моника сует мне в руки плюшевого медведя. Как только я оказываюсь в доме, в ноздри бросается аппетитный запах – что-то шкворчит на кухне, в гостиной на кофейном столике расположилась наполовину склеенная модель самолета – пахнет клеем и влажным деревом, в спальне, куда меня провожает Лея, меня встречают цветочный спрей для подушек и свежие простыни. Все это совсем не похоже на запахи отелей, в которых я жил все эти годы. Так пахнет дом – дом, которого у меня не было со времен расставания с Даррелом.

После него у меня были другие. Мужчины, женщины. С ними бывало весело, но как только они уходили, пустота принималась грызть меня с новой силой, так что вскоре я прекратил. Помолвлен с работой – ну, каково? Даже папарацци не смогли раскопать на меня ничего стоящего и переключились обратно на моего отца. Нет худа без добра: все же я не смог бы стать таким знаменитым, если бы ему не пришлось залечь на дно в связи с одним старым скандалом. Так что за пару лет в Голливуде я крепко усвоил: у каждого свой бак, наполненный грязным бельем. Поэтому я привык из суеверия думать, что у меня вообще нет прошлого – вот только Даррел от этого не стал реже снится мне по ночам.

Пока Моника лопочет, залезая ко мне на колени, в дверях появляется Дэн. Ему, кажется, кайфово сидеть дома с ребенком: он машет мне ладонью, плюхается рядом и, когда Моника, радостно повизгивая, перебирается на него, подбрасывает ее на коленях. Энджи. Видели тебя по телику. Ты бросил бриться? Я демонстративно скребу подбородок, покрытый отрастающей бородой. Не говорить же ему, что я просто старался казаться старше? Фильм вышел в прокат с успехом. Я получу много даже после того, как боссы отмоют деньги. Это грязный бизнес, но он стоит того – так говорит мой отец. Я проводил ночи, считая бюджеты, и понимаю, что кино можно было бы снять и за меньшие деньги, а разницу потратить на что-то стоящее. Мой отец выплевывает воду на пол, если это не «Эвиан». Мама была права, он ублюдок. Но я так и не удосужился позвонить и сказать ей об этом.

Дэн и Моника уходят. Я растягиваюсь на кровати. Это та же самая спальня, в которой мы спали когда-то с Даррелом. Ее отремонтировали, но это ничего не меняет – я узнаю стены, мебель и потолок. Энджи? Лея протягивает мне что-то в конверте. У меня холодеет в груди.

Пришло вчера утром. Прости, не сказала. – Кто это принес? – Мальчишка-посыльный.

Мои непослушные пальцы вскрывают конверт. Я ожидаю увидеть широкие росчерки почерка Даррела, но на меня глазеет убористый, мелкий шрифт. Его будто бы придавило сверху.

«Надо поговорить. Ненси».

Что там? – интересуется Лея. Я прячу конверт в карман. Ничего. Ничего такого. Просто давняя инвестиция подарила свои плоды. Или это просто чей-то жестокий розыгрыш. Или Даррел совсем уж плох, и теперь Ненси приходится в одиночку справляться с бытом, и нет никого на свете, кто смог бы ее поддержать, помочь…

За ужином его имя звучит лишь однажды.

Знаешь, кто стал адвокатом? Твой бывший! – говорит Дэн и хохочет. Лея выглядит так, будто бы хочет врезать ему по лбу. Энджи, шепчет она почти испуганно часом спустя в пустом коридоре, у спальни Моники. Для чего ты вернулся?

Для чего? Я не знаю. Я просто хотел назад. Вернуться в то лето, быть без денег, без славы, безо всякой надежды – но только счастливым.

Слава богу, Лея не ждет ответа.

Умоляю, побрейся, уже совершенно в другом тоне стонет она, прежде чем уйти в спальню. Я замечаю, что они с Дэном теперь спят раздельно. Я стою у детской еще какое-то время, глядя на Монику. Она что-то бормочет во сне, и в неярком свете настольной лампы ее личико кажется мне кукольным, каким-то ненастоящим.