Берег варваров

Картина у меня нарисовалась просто очаровательная, но я был вынужден признаться самому себе в том, что этот берег не был моей родной гаванью. Сложенные из известняка особняки, которые доводилось мне видеть в жизни, были либо заброшены, либо основательно запущены, либо перестроены и заново отшлифованы снаружи новыми хозяевами. Нет, я родился в другом, более динамичном и энергичном мире, и доведись мне создавать для себя собственный тропический остров, я бы не смог сдать его заказчику в идеальном состоянии. На горизонте моего творения всегда маячили бы мрачные тучи надвигающегося тайфуна, а в уши бил бы грохот штормового прибоя, обрушивающегося на берег. Совершить мысленное путешествие в этот чуть подпорченный райский уголок было делом нетрудным, но я очень быстро вернулся обратно — на жесткую кушетку под грязным окном в узкой чердачной комнате.

Так я и лежал в тот вечер, размышляя о том о сем, — точь-в-точь как Маклеод, который, я уверен, также не спал и, лежа на кровати, смотрел в потолок. Впрочем, через некоторое время я все же провалился в сон, и мне приснилось, что я ребенок и сплю в каком-то большом помещении, уставленном детскими кроватями. Скорее всего, это был не то интернат, не то детский приют. Ну вот, значит, мы — множество детей — спали себе спокойно, и вдруг в здании начался пожар. Огонь мгновенно охватил деревянные перегородки и лестницу, по которой мы могли бы спуститься и выйти на улицу. Вскоре языки пламени уже заплясали на пороге нашей огромной спальни, и мы один за другим стали просыпаться от испуганных детских криков, с недоверием и страхом прислушиваясь к собственным голосам.

Такие беспокойные сны мучили меня всю ночь.

Утром ко мне заглянула Гиневра. Как и следовало предполагать, она пришла не одна. Следом за матерью в комнату вошла Монина. Она следовала за Гиневрой как тень — пожалуй, лишь несколько более жизнерадостная, чем сопровождающий нас по жизни темный силуэт. В дверь они, конечно, постучали, но вошли сразу же после этого, даже не дожидаясь моего ответа. Гиневра принесла чистое белье и положила его на край моей кровати.

— Ну что, Ловетт, как дела? — лениво поинтересовалась она у меня.

Я кивнул ей в знак приветствия. Глядя на нас, трудно было бы предположить, что прошлая наша встреча закончилась тем, что Гиневра на меня наорала и просто выставила за дверь. Монина, явно смущенная не меньше матери, пробормотала мне что-то невразумительное в качестве «здрассьте» и, посчитав формальности выполненными, стала обследовать комнату. Делала она это осторожно и в то же время не без некоторой внутренней дерзости. Ощущение было такое, что девочка считает себя невидимой и полагает, что никто не заметит ее за этим занятием, если она не будет специально обращать на себя внимание. Она приподняла угол коврика и заглянула под него, затем обследовала пространство за моим креслом и наконец остановилась у письменного стола. Аккуратно перебирая мои бумаги. она что-то негромко лепетала на своем, ведомом только ей одной языке.

Глядя на все это дело, Гиневра тоже начала ворковать, но уже обращаясь ко мне. Ей, видите ли, накануне тоже сон приснился, и она твердо вознамерилась пересказать его мне во всех подробностях.

— Знаешь, Ловетт, мне приснилось, что я черепаха. Можешь себе такое представить?

— Нет.

— Это было просто ужасно. Я, значит, была черепахой, и при этом мне снилось, что меня перевернули на спину и я никак не могу перевернуться обратно. Представляешь, как я себя при этом чувствовала? Все утро я не могла избавиться от неприятных воспоминаний об этом сне, даже сходила в аптеку за бромом.

Гиневра закурила и сделала глубокую затяжку, зажав сигарету от души, с запасом накрашенными губами.

— Ну и что, сон как сон, — бросил я раздраженно.

— Тебе легко говорить. Тебе, наверное, такие кошмары не снятся. Я никак не могу из головы это выбросить. Все вспоминаю себя в виде черепахи. — В следующую секунду она безо всякого предупреждения и даже не повернув головы перешла на крик: — Монина, не трогай вещи мистера Ловетта!

Девочка не обратила на окрик матери ровным счетом никакого внимания. Впрочем, я полагаю, что Гиневра иного и не ждала. Она лишь застонала и, обернувшись ко мне, сказала:

— Это не ребенок, а чертенок какой-то. Как я от нее устала. Нет, Ловетт, честное слово, если бы ты знал, сколько я с ней намучилась.

Пропустив ее стенания мимо ушей, я молча глядел в окно, щурясь от солнечного света.

— Знаешь, когда я была в Голливуде, — сменила пластинку Гиневра, — так получилось, что из-за моего несносного характера вся моя карьера рухнула.

— И когда же это ты была в Голливуде?

— На пике своей эстрадной карьеры. Была возможность стать актрисой. Как раз в то время продюсеры сделали несколько звезд именно из певиц и танцовщиц, выступавших в эстрадных шоу. Меня тоже пригласили, и будь у меня в голове хоть немного здравого смысла, понимай я тогда, что вообще происходит, я бы сегодня по пять тысяч долларов в неделю зарабатывала. — Она вздохнула и выпустила изо рта облако дыма. — Сама все испортила, и все из-за своего дурацкого характера. Я, кстати, в то время крутила там роман за романом, причем мне не было дело до того, может мужчина помочь мне в карьере или нет. Я просто не могла нарадоваться тому, сколько вокруг меня красивых мужиков увивается. Если честно, в те годы я без секса и дня не могла прожить. Ну а мужики там в этом деле очень даже понимают. Еще бы, у них ведь такая практика…

Потушив сигарету, Гиневра обернулась к дочке:

— Монина, а где наше радио?

— Снадужи.

— А зачем ты его там оставила? Ну-ка быстренько принеси приемник сюда. Если он будет стоять там на лестнице, кто-нибудь придет и украдет его.

Монина тяжело вздохнула, всем своим видом давая понять, как она устала от собственной матери. Тем не менее она повиновалась и, скрывшись за дверью, буквально через несколько секунд вновь появилась на пороге, с трудом удерживая в руках небольшой портативный приемник, который рядом с ребенком смотрелся как здоровенный чемодан рядом со взрослым человеком.

— Это просто находка, — сообщила мне Гиневра, — я беру его с собой, когда иду менять белье. Только благодаря музыке я еще не сошла с ума от работы.

Она наклонилась, подняла приемник с пола и поставила его на кровать. Играя с ручками настройки, она тем временем продолжала говорить:

— Эх, Ловетт, ты даже не представляешь себе, сколько у меня там было возлюбленных. Впрочем, почему не представляешь, ты ведь и сам ко мне клеиться начал, а я ведь тогда была моложе и привлекательнее. Если бы я назвала тебе имена кое-кого из продюсеров и актеров, с которыми мне довелось переспать, у тебя наверняка челюсть бы отвисла от изумления. Так ладно переспать, почти все они были готовы жениться на мне, а я, дура, упустила свой шанс, хотя виновата лишь в том, что была мила и доступна для всех. Даже узнав обо мне всю подноготную, кое-кто все равно был готов связать себя со мной узами брака. Увы, я к тому времени сумела поставить крест на своей карьере, а актриса без будущего в качестве жены была никому не нужна.

— Как же так с карьерой-то получилось?

— Очень просто. Не нужно было так много хвостом вертеть. Гуляешь — гуляй, но делай это тихо. Начинающую актрису только-только подступающую к тому чтобы стать звездой, скандал губит окончательно и бесповоротно. Знаешь, Ловетт, в этом, наверное, есть свой смысл. Продюсеры собирались вкладывать в меня миллионы долларов. И естественно, одна из звезд — обиженная и ревнивая — подкупила кое-кого в полиции, и меня как-то раз застукали в любовном гнездышке с очередным дружком. После этого мой контракт не продлили. — Гиневра провела рукой по простыням, встала с кровати, посмотрела на меня, наклонив голову набок, и неожиданно, без всяких переходов спросила: — Что будем танцевать?

— Да я как-то не силен в танцах.

— А это и не важно, я тебе покажу.

Гиневра нашла на одной из волн подходящую музыку, прикрыла глаза и, подпевая себе под нос, шагнула ко мне навстречу. Она подняла руки, я приобнял ее, и мы закружились по комнате в медленном танце. Тело Гиневры не было ко мне прижато, но мы все время прикасались друг к другу, и это не могло не волновать меня. Гиневра чуть откинула голову и приоткрыла рот, с наслаждением вдыхая еще чистый утренний воздух, врывавшийся с улицы в комнату через открытое окно.