Берег варваров

— А у тебя неплохо получается, — негромко сказала она.

Сама Гиневра танцевала действительно очень неплохо: ее тело, словно само собой, двигалось в заданном музыкой чувственном ритме. Да и не танец это был на самом деле, Гиневра просто кокетничала со мной, не без успеха стараясь расшевелить и встряхнуть меня. Все ее движения были настолько недвусмысленны и провокационны, что я был готов завестись не на шутку. Впрочем, деваться нам с ней все равно было некуда: Монина по-прежнему оставалась в комнате. Когда заиграла музыка, она забралась в угол комнаты, села на пол, прижав колени к груди, и изобразила на лице выражение неизбывного одиночества. Отзвучала одна мелодия, за ней последовала другая — более быстрая и ритмичная. Гиневра завертелась у меня в руках и стала поглядывать на меня, уже не скрывая своей похоти. Монина по-прежнему сидела неподвижно и явно что-то замышляла. Я не ошибся: точная копия своей матери, она не могла позволить окружающему миру крутиться не вокруг нее. Выждав какое-то время, Монина стала хныкать, все так же сидя неподвижно и глядя в пол перед собой.

— Мне страшно, — бормотала она сквозь слезы, — страшно.

Музыка закончилась, подошла к концу и музыкальная передача. Из радиоприемника донесся голос диктора, бодро рассказывавшего о консервированных продуктах. Гиневра медленно, словно неохотно, отступила на шаг и пристально посмотрела мне в глаза.

— Давай еще потанцуем, — негромко сказала она. Оглянувшись через плечо, она прикрикнула на Монину, и я при этом не заметил в ее голосе ни малейшего раздражения: — Монина, успокойся, кому говорю!

Монина в ответ зарыдала в полный голос.

— Ох уж мне этот ребенок, — недовольно прошептала Гиневра. Она смотрела на меня приглашающе-плотоядно. У меня возникло ощущение, что не будь Монины рядом, наши с Гиневрой игры в прятки были бы окончены. В эти мгновения она показалась мне моложе и привлекательнее, чем обычно. Сыграла в этом свою роль и ее явно искренняя заинтересованность мною как мужчиной.

— Если бы Монины здесь не было… — прошептал я на ухо Гиневре.

Мы стояли посреди комнаты. Гиневра повернулась к кровати и стала настраивать приемник на другую волну. Воспользовавшись этим, Монина стремительно подбежала ко мне и всем телом прижалась к моей ноге. Я погладил ее по голове и почувствовал, что девочка еще сильнее обхватила руками мою ногу. Гиневра тем временем обернулась и сказала:

— Я думаю, вот под эту музыку можно будет еще потанцевать.

— Да не хочу я танцевать, — воспротивился я.

Словно не слушая меня, Гиневра прикрыла глаза и задвигалась в такт музыке.

— Брось, Ловетт, перестань.

Монина отпустила меня и изо всех сил стала лупить маму по бедру своими маленькими кулачками.

— Мама дура, мама дура! — в гневе кричала она.

— Да что это на нее нашло? — обращаясь скорее сама к себе, спросила Гиневра. Затем, усмехнувшись, она подмигнула мне: — А девочка-то, похоже, ревнует.

Одним проворным и даже изящным движением она перехватила руки дочери и прижала девочку к себе.

— Ну успокойся, Монина, успокойся. Господи, я же вся в синяках буду.

Толком не настроенное радио продолжало надрываться. Слушать это было невозможно, и я выключил приемник. Гиневра между тем решила поведать мне некоторые свои тайны.

— Ловетт, ты даже не представляешь себе, какая у меня нежная кожа. Оставить на ней синяк проще простого. Мне даже ударяться обо что-нибудь не нужно, стоит мужчине начать меня лапать, как у меня на теле остаются следы. — К этому времени Монина успокоилась и обняла мать. Гиневра подмигнула мне и продолжила: — Я тебе скажу то, что обычно никому не рассказываю: когда мужчина дает волю рукам, я остаюсь вся в синяках, и при этом я ощущаю себя… ну как если бы я была белоснежной простыней, или чистым ковром, или еще чем-нибудь в этом роде. И по мне вдруг начинает ходить взад-вперед мужик в грязных сапогах. Как тебе такой образ?

Я ничего не ответил. Гиневра уютно устроилась в кресле, а у ее ног свернулась калачиком Монина. Я присел на край кровати.

— Ты, кстати, не думал насчет того… Ну, насчет того, о чем мы с тобой вчера говорили? — как ни в чем не бывало поинтересовалась Гиневра.

— Ты о чем?

Гиневра опять перехитрила меня.

— Ну как о чем, да все о том же. Как насчет того, чтобы посматривать, что здесь к чему, и потом рассказывать мне.

— А, ты об этом. Я же тебе сказал, что я не стукач.

— Да с чего ты взял, что я тебя стучать заставляю. — Гиневра всем своим видом изображала оскорбленную невинность. — Мне бы и в голову не пришло просить тебя о такой гадости. Я просто подумала, что тебе, в конце концов, как и любому нормальному человеку, интересно, как живут его соседи, что происходит у них в жизни.

К этому времени Монина устроилась совсем удобно и, обняв ноги матери, гладила их своими ладошками.

— Это к Холлингсворту. Он, по-моему, большой любитель подобных наблюдений.

— Ну вот, тоже мне нашел, на кого перевести стрелки.

Неожиданно на лице Гиневры появилось заговорщицкое выражение. Она ни дать ни взять собиралась поделиться со мной какой-то великой тайной.

— Знаешь, что я тебе скажу, только ты не смейся. Я и сама подумывала насчет Холлингсворта, вот только… Не нравится он мне.

— Неужели?

— Скользкий он какой-то, скользкий и противный, — поморщилась Гиневра, поглаживая себя ладонью по животу, — я тебе о нем много чего могу рассказать.

Я лишь пожал плечами, не догадываясь, что Гиневре действительно нужно было выговориться, а не только «склонить меня к сотрудничеству». Информация о том, что у нас тут наверху происходит, ей на самом деле была необходима, но, как я понял, не любой ценой. Тем временем она огорошила меня своими предположениями насчет Холлингсворта:

— У меня такое ощущение, что он не тот, за кого себя выдает.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Ну, есть в нем что-то такое… — Гиневра закурила, а затем долго махала в воздухе якобы упорно не желавшей гаснуть спичкой. — Знаешь, иногда мне кажется, что он сын какого-нибудь принца… Ну, не обязательно принца, но по крайней мере какого-нибудь очень богатого человека, богатого и обладающего большой властью. А здесь он живет инкогнито. Ну, по каким-то причинам не хочет, чтобы его так или иначе связывали с его семьей.

В ответ на это я рассмеялся.

— С чего ты взяла?

Гиневра была предельно серьезна.

— Интуиция, Ловетт, что-то здесь не так. Этот парень точно что-то скрывает.

— Скрывает, говоришь?

Гиневра явно не торопилась поделиться со мной своими наблюдениями и аргументами в пользу высказанных ею предположений.

— Скрывает, и очень многое, — торжественно, как тайное заклинание, произнесла она.

Я лишь снова рассмеялся.

Явно раздосадованная, Гиневра поняла, что для продолжения разговора на интересующую ее тему ей придется чем-то пожертвовать, и без особой охоты поведала мне:

— К нему все время приходит один человек, о котором сам он никому не рассказывает. Не знаю, кому как, а мне это совсем не нравится.

— А как он выглядит, этот незнакомец?

— Да я толком сама его не разглядела. Обычно он одет в темно-синий костюм, а шляпу надвигает на самые глаза — так что лица его совсем не видно. Я так понимаю, что этот человек приходит для того, чтобы заплатить Холлингсворту.

— За что?

— Ну, я не знаю. Скорее всего, это какой-нибудь помощник его отца, который приносит молодому человеку те деньги, что отец ему выделяет. Ну, что-то вроде стипендии.