Беременна по приказу дракона

Я кричала, захлёбываясь слезами, болью и отчаяньем. Рухнула на колени прямо на упругие кольца хвоста нага.

– Адори…

– Нельзя! Нельзя проклинать! Никогда!

Протянув руки к серым водам, взмолилась:

– Спаси мою дочь! Последнюю мистик! Мы не просим за себя! Её, её спаси!

Беспомощно оглянулась на мужа. Глаза его блестели, от уголка по щеке тянулась влажная дорожка…

Точка в небесах успела вырасти в крылатый силуэт.

– У нас нет выбора, - глухо сказал муж. – Мы идём во Мрак. Я запутаю Слои, чтобы он не сразу нашёл нас.

Это «не сразу» резануло болью и отчаяньем не слух даже, а всё моё существо.

И в тот же миг серые воды взмыли к небесам, расходясь в стороны.

10.3

Перед нами с Ланкешем лежала дорожка влажного песка. С грозового цвета живыми колышущимися стенами по бокам.

Подхватив меня на руки, Ланкеш устремился к виднеющемуся вдали Омуту. Сердцу Предвечного Океана, Отца Всего Сущего…

По сторонам от песчаной тропы, по ту сторону воды, стояли на рыбьих хвостах ихтионы. Сизые лица, чёрные глаза-блюдца, колышущиеся над головами, подобно водорослям, волосы… шеи от подбородка до ключиц прорезаны щелями жабр. У каждого в руках трезубец.

Я невольно обернулась, вглядываясь в одно из лиц, и ихтионка, заметив моё внимание, оскалила чёрный рот, полный острых зубов-игл, а на зубьях её трезубца заиграли смертоносные белые искры.

Ихтионы дружны с народом нагов. Будь Ланкеш один, его допустили бы беспрепятственно… Но не меня, не ту, из-за которой каждый день лилась кровь и множились страдания. Не ту, из-за которой произошёл раскол Объединённых земель и мир сотрясался от чудовищных всплесков мистической силы обезумевшего от ненависти дракона...

В тот момент, когда сомкнувшиеся над нашими головами воды вскипели, окрашиваясь в страшные красно-белые полосы мы вошли в пульсирующее водное сердце.

В тот же миг обрушилась тишина.

Такая неожиданная и пронзительная, что в первую секунду меня оглушило.

Во вторую – услышала биение наших сердец, дыхание.

Омут оказался огромным изнутри… Бесконечным. Простирающимся во все стороны, пульсирующим. Из Сердца были видны все моря и океаны, реки и озёра… Была видна жизнь каждой, даже самой крохотной лужицы, в капле которой жила целая Вселенная.

Невероятное ощущение всепроникаемости и текучести, священного потока самой жизни. Жизни, которая наполняет всё и вся, Жизни, которая течёт, кипит и бурлит, и нет Ей дело до мелочных мировых распрей, всех вместе взятых. С той же лёгкостью и игривостью, с какой прокладывает себе путь сквозь скалистую породу нежный росток цветка, руша своей непревзойдённой нежностью и хрупкостью, своим стремлением к солнцу даже непробиваемый гранит, с такой же лёгкостью Жизнь найдёт себе дорогу и потечёт дальше, независимо от исхода войны и хаоса, посеянного Сен-Луром.

Я не сразу поняла, что даже схватки, пронзающие моё тело, в Омуте переносились легче. Утратили свой накал и остроту. Мы парили с Ланкешем над нескончаемой бездной, простираемой во все стороны, я упиралась руками и ногами в упругие кольца его хвоста, тужилась и понимала, что Омут наполняет моё измождённое длительным переходом тело первобытной силой.

Силой, положенной ему по праву Жизни.

10.4

В тот миг, когда Ланкеш накрыл мои губы нежнейшим поцелуем, внутреннее сжатие, несущее в себе остатки боли, вдруг переродилось в расширение!

Теперь каждая схватка, несущая до сего боль и напряжение, размыкала некие внутренние потоки энергии, о которых все эти месяцы говорил Ланкеш и наполняла меня изнутри наслаждением такой силы, что я задыхалась от неожиданности.

Наслаждение имело плотскую, очень сексуальную природу и в то же время за этими его волнами стояло мощнейшее энергетическое переживание, соединяющее меня незримыми нитями с моей изначальной природой, от которой раз и навсегда отрезал меня Сен-Лур. С мистикой. С самой её сутью, с самой её детской непосредственностью.

Ещё никогда я не испытывала экстаза такой силы и точно знала, что подобное возможно только во время родов – самое интимное и сакральное переживание любой женщины, когда сама Жизнь струится и прокладывает себе дорогу через тебя...

В миг, когда Омут наполнился недовольным детским криком, я испытала самый мощный, самый невероятный оргазм в своей жизни…

Должно быть, на какое-то время я впала в забытьё, потому что, когда открыла глаза, у груди моей лежало крохотное тельце младенца. Розовый ротик жадно посасывал, требуя пищи, широко распахнутые зелёные глазёнки серьёзно смотрели на меня.

По мужественному лицу обнимающего нас с дочкой Ланкеша струились слёзы.

Наг молчал, не в силах справиться с собой, лишь переводил взгляд с меня на дочку, нежно целовал – то меня, то её. Гладил, ласкал, трогал, еле касаясь кончиками пальцев… словно не мог до конца поверить в то, что всё это происходит с нами. Наяву.

– Мы сделали это, мой Воздух… Моё Дыхание… Мой Свет, - прошептала я, притягивая к себе голову мужа и целуя его. – Мы это сделали.

– Спи, лирэль, - дрогнувшим голосом ответил муж. – Набирайся сил, Родная…

Прижимая к себе самых дорогих мне существ, я засыпала, покачиваясь на мерных волнах радости и любви. Ни Ланкеша, ни дочку я не чувствовала отдельно от себя: в Омуте особенно ясно осознавалось, что мы втроём были единой душой, единым сердцем, единым телом.

Глава 11

Омут доставил нас к далёкому Зелёному побережью и пролился нескончаемым потоком к самым небесам, отгораживая нас от всего мира непроницаемой стеной, пока мы поднимались на самую высокую гору в мире: Алмазный Пик.

Ни разу ещё нога смертного не касалась алмазной вершины – здесь, в самой высокой точке земной тверди простиралась граница между мирами: миром смертных и Небесным Миром, Скайлока, вотчиной эйлеоров.

Дочка тихо посапывала у моей груди.

Самая красивая девочка в мире, сказал Ланкеш, и я была полностью согласна с мужем.

Когда я спросила его, какое имя он хотел бы дать дочери, Ланкеш задумчиво ответил:

– Йеннифер… Так звали Деву Северных Земель в древних былинах. Север подарил мне вас с дочерью. Подарил миру это чудо: последнюю многоликую. Пусть имя её будет Йеннифер.