Берия. Лучший менеджер XX века.

При этом партия обязана была понимать экономические проблемы социализма, а правительство должно было решать их. Но кто должен был быть ведущим? Этот вопрос возникал объективно. И даже если бы от него отмахивались, он не исчезал бы, а лишь обострялся.

Сталин понимал, что теперь, когда социализм выстоял в войне, партийные органы должны не убеждать людей в преимуществах Советской власти — они были очевидны, а

практически развивать и укреплять эти преимущества. Но если, скажем, на каком-то заводе конкретный член партии лучше других способен руководить работой завода и его развитием, то кем его надо ставить — парторгом завода или директором?

А если в каком-то городе конкретный член партии лучше других способен решать вопросы развития города, чем он должен руководить — горкомом партии или исполкомом горсовета? Ответ и в первом, и во втором случаях, казалось бы, был ясен.

Но если самых компетентных в сфере управления людей надо было направлять в органы советского и экономического управления городом, то и право решающего голоса в городе должны были иметь они. Не так ли?

Вроде — так.

А в области?

А в республике?

А в Советском Союзе?

То-то и оно…

Был во всем этом и еще один острый момент.

Чтобы указывать директору металлургического завода, как ему лучше варить сталь, член партии, входящий в руководство Министерства черной металлургии, должен был пройти много ступеней профессионального роста. Но член партии, вчерашний директор школы, если его избрали секретарем горкома в городе, где работал металлургический завод, обретал право давать указания и директору этого завода, и директору молочного комбината, и ректору университета.

Социализм — строй директивный, и в принципе в том ничего порочного нет. Плоха не директива сама по себе, а некомпетентная директива. Но кто и как должен был разрабатывать и давать компетентные директивы?

По мере развития социализма над тем, как и кому организовывать его развитие, задумывались все. Даже такой мало думавший человек, как Хрущев… Уже после того, как он разделался и с Берией, и с «антипартийной группой Маленкова—Кагановича—Молотова», выступая 1 ноября 1957 года на собрании актива Московской областной организации, Хрущев выболтал (он там вообще разболтался) интересные вещи! Я приведу его слова по неправленой стенограмме, опубликованной в сборнике фонда «Демократия» «Георгий Жуков. Документы»:

«…возьмите Берия. Берия после смерти Сталина в каком направлении стал действовать? Он стал усиливать МВД и ослаблять партию (Хрущев передергивал, потому что Берия стал усиливать прежде всего Совет министров, но партболтунов действительно начинал игнорировать. — С.К.)… Это значит подрезать партию… Это, товарищи, шел поход на партию, на разгром партии и на усиление личной роли, это привело бы к реставрации капитализма. Это враги только могут.

Теперь смотрите, если взять Маленкова, Молотова, Кагановича, Шепилова, то какой спор был опять с Молотовым. Ну, Берия и Молотов — это, верно, разные люди, совершенно разные. Но у нас с Молотовым был большой спор, как только умер Сталин. Он говорил, что нужно усилить роль советских органов. Мы (кто «мы»? — С.К.) сказали: нет, надо усилить роль партийных органов…

Кто способен сокрушить противника в партии? Партия. Поэтому вопрос о роли партии — это главное. Если бы партия не смогла бы справиться с Берия, куда бы тогда пошли мы?»

А действительно — куда?

Куда мы пошли с Хрущевым, мы знаем.

А куда мы пошли бы с Берией?

И куда мы шли после войны со Сталиным?

В 1945 ГОДУ будущему Главному конструктору ядерного оружейного центра на Урале, а позднее — заместителю начальника оружейного главка Минсредмаша, генерал-майору Леониду Федоровичу Клопову исполнилось двадцать семь лет, и он только что был зачислен слушателем Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского. 24 июня в составе Сводного полка академии он стоял на Красной площади — почти прямо перед Мавзолеем, ожидая начала Парада Победы. И хорошо видел, как поднимались на трибуну Мавзолея члены Политбюро во главе со Сталиным.

«Близко я увидел Сталина, — писал в книге воспоминаний Л.Ф. Клопов, — во время похорон М.И. Калинина на Красной площади в 1946 году. Я находился тогда в расчете оцепления места движения катафалка с гробом М.И. Калинина. И.В. Сталин шел непосредственно за катафалком один, а члены Политбюро шли на три-четыре шага сзади. Землистый цвет лица, негустые седые волосы, не совсем уверенный шаг показывали его усталость и старость. Даже после его смерти в 1953 году в Мавзолее Сталин казался мне более молодым, чем семь лет назад на похоронах».

Не знаю, как читатель, но я ценю такие вот мелкие детали не меньше, чем документы. То, что Сталин уже к концу сороковых годов старел и устал, можно прочесть на сотнях страниц у десятков маститых мемуаристов. Но впечатления молодого офицера, безусловно навсегда врезавшиеся ему в память, ценны как старая фотопленка, где в один миг документально запечатляются приметы эпохи.

Да, Сталин старел, хотя в 1946 году ему всего-то было шестьдесят семь лет. Но каких лет! К тому же 1946 год — это год, когда США становились все агрессивнее, а остальной мир колебался. Сталин, Молотов и Берия знали настроения западного руководства не из газет — сведенные в единый Комитет информации (КИ) при Совете министров СССР советские разведывательные службы укладывали на их столы настолько первоклассные и точные данные о планах Запада, что Сталин, в отличие от западных лидеров, видел подлинную картину мировой политики.

И она тревожила…

Вот фрагмент типичного сообщения резидентуры КИ в апреле 1948 года:

«В течение последних двух недель в Вашингтоне происходили секретные англо-американские переговоры. Первая стадия переговоров закончилась 1 апреля с.г.(Далее подробно излагалась суть переговоров, где обсуждались планы создания НАТО. — С.К.)

В течение ближайших нескольких недель будут проведены англо-американско-канадские штабные переговоры, которые могут представлять еще больший интерес, чем только что закончившиеся переговоры в Вашингтоне.

Военно-штабные переговоры будут иметь своей целью выработать объединенные планы:

а) На неизвестный неопределенный случай, а именно на случай войны в течение ближайших нескольких недель или месяцев;

в) На случай войны в 1955–1956 годах.

Англо-американцы считают, что к этой дате Советский Союз будет иметь атомные бомбы в достаточном количестве и сознательно может пойти на риск войной…»

Причем как в 1940 году, так и в 1948 году первоочередным объектом атомной атаки предполагалась даже не Москва, а Баку и окружающие его нефтяные районы. Нефть все более становилась нервом политики Запада. А ведь в апреле 1948 года мы еще не имели ни одной атомной бомбы, в то время как США быстро наращивали свой ядерный арсенал, переходя от двузначных цифр уже к трехзначным.

Было отчего иметь «не совсем уверенный шаг» Сталину в 1946 году. Но после успешного испытания РДС-1 напряжение несколько спало. 29 октября 1949 года Сталин подписал Постановление СМ СССР № 5060–1943 «О развитии атомной промышленности в 1950–1954 гг.». Первым пунктом утверждался план «изготовления готовых изделий из плутония» в количестве 153 изделий, в том числе: в 1949 году — 2 единицы; в 1950 году — 7 ед.; в 1951 году — 18 ед.; в 1952 году — 30 ед, в 1953 году — 42 ед.; 1954 году — 54 единицы. Итак, все налаживалось? Все, да не все…