Берия. Лучший менеджер XX века.

«Ознакомившись с агентурным сообщением, Сталин в тот же день (то есть 17 июня. — С.К.) вызвал к себе народного комиссара государственной безопасности В.Н. Меркулова и начальника внешней разведки П.М. Фитина. Беседа велась преимущественно с Фитиным. Сталина интересовали мельчайшие подробности об источниках. Фитину казалось, что он полно и точно рассказал о Корсиканце и Старшине и объяснил, почему разведка им доверяет. Сталин заметил: «Идите, все уточните, еще раз перепроверьте эти сведения и доложите мне»…»

Сведения о том, как проходила беседа 17 июня, исходят от Фитина. И они рисуют нам совсем иного Сталина, подлинного — не упрямца, а предельно ответственного и осторожного государственного деятеля.

В примечании 120 далее сообщается, что результатом приказания Сталина, отданного 17 июня, стал документ, подготовленный 20 июня 1941 г. внешней разведкой и известный как «Календарь сообщений Корсиканца и Старшины с 6 сентября 1940 г. по 16 июня 1941 г.». В нем были собраны все основные сведения, предупреждавшие о предстоящей войне, с указанием, от кого и когда получили информаторы эти сведения. Воскресенская имела в виду, скорее всего, именно его. Однако в примечании 120 почему-то отсутствуют указания на то, попал ли 20 июня этот «Календарь» на стол Сталину. Он ведь прямо приказал о результатах перепроверки доложить ему, и вряд ли Фитин в той ситуации мог проигнорировать этот приказ.

В сборнике документов приведены также записки Меркулова Сталину, Молотову и Берии №№ 2294/М и 2295/М от 18 июня, №№ 2422/М, 2431/М, 2433/М от 21 июня, а также записки за подписью заместителя Меркулова — Богдана Кобулова, № 2342/М от 19 июня, №№ 241 l/М и 2412/М от 20 июня 1941 года.

Все эти записки, сообщающие о сведениях, полученных агентурным путем в московских дипломатических кругах, тоже однозначно говорили о близкой войне. Причем я прошу читателя обратить внимание на два момента.

Во-первых, на то, что два дня — 19 и 20 июня — записки Сталину уходили из НКГБ за подписью не наркома

Меркулова, а Кобулова. Во-вторых, имеют место большие разрывы в. нарастающих номерах записок разведки НКГБ, приводимых в сборнике СВР… Судя по этому, общее количество поступающих «наверх» материалов нарастало лавинообразно, в полном соответствии с обострением ситуации.

Зато в сборнике не приводится ни одной записки самого Берии с данными, получаемыми его разведкой — погранвойсками, после 5 июня 1941 года. А ведь и сведения разведки Берии тоже нарастали лавинообразно, и Берия не мог не направлять Сталину новых записок. Похоже, у составителей сборника СВР просто не хватило духу — на фоне всех «лагерно-пыльных» инсинуаций — окончательно обелить Лаврентия Павловича в этом вопросе, приведя такие записки, датированные серединой июня.

Хотя, как я предполагаю, после 18 июня Берия Сталину уже никаких записок не направлял, потому что в дополнительном информировании лично Сталина не было нужды — информатором Сталина стал лично фюрер.

Меркулов (кстати, его отсутствие в Москве в течение горячих дней 19–20 июня, когда его замещал Кобулов, для меня долго оставалось непонятным) и Кобулов не знали о личном зондаже Сталина и исправно продолжали заваливать его на первый взгляд первоклассной, а по сути — уже не существенной лично для Сталина информацией.

Берия же, и как кандидат в члены Политбюро и зампред Совнаркома, и как особо доверенный сотрудник Сталина, знал все. И уже не тратил времени на подготовку записок, а вместе со Сталиным готовился к войне.

Понятно и то, почему Сталин не проявил интереса к «Календарю» Фитина. Он тоже уже устарел, не успев быть составленным. Хотя записка 17 июня свою положительную роль сыграла.

К слову, эпизод с Меркуловым и Фитиным, относящийся к 17 июня, очень хорошо встраивается в мою общую реконструкцию действий Сталина в тот день и последующие дни. Со сведениями от двух берлинских агентов Сталин знакомился уже не раз, и они корректно дополняли ту общую картину, которую Сталин складывал из всего потока идущей к нему информации. Но записка Меркулова—Фитина от 17 июня могла окончательно подтолкнуть Сталина к последней фазе его личного зондажа Гитлера. Чекисты были у него в тот день до командующего ВВС Жигарева. Так что, возможно, Сталин и вызвал-то Жигарева уже за полночь как раз затем, чтобы дать ему срочное задание о «полевой» проверке «штабной» информации.

Имеется и еще одно важнейшее свидетельство, исходящее от генерала Судоплатова. Он, конечно, не всегда точен, но в данном случае его информация крайне существенна и, за исключением каких-то второстепенных деталей, явно верна. Так вот, Павел Анатольевич вспоминал, что в тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, Берия вызвал Судоплатова к себе. По линии наркоматов Судоплатов Берии в тот момент прямо не подчинялся, но из выстроенной мной реконструкции ситуации читателю должно быть понятно, что тогда было уже не до формальной ведомственной принадлежности, к тому же Берия являлся и зампредом Совнаркома СССР.

И генерал Судоплатов уже 17 июня 1941 года получил от Берии указание об организации особой группы из числа опытных сотрудников для проведения разведывательно-диверсионных акций в случае войны. Причем одной из задач группы было и противодействие возможным попыткам немцев организовать на границе провокацию типа той, какую спецслужбы рейха устроили накануне германо-польской войны — «захват поляками» радиостанции в немецком городе Гляйвице.

То есть и по Судоплатову получается, что Берия (и Сталин, конечно же!) — в отличие от Тимошенко и Жукова — начал готовиться к войне не позднее чем с 17 июня 1941 года. Тот же Судоплатов, к слову, вспоминал, что 21 июня генерал Масленников из командования погранвойск не скрыл своего разочарования, когда узнал от Судоплатова, что его особая группа будет готова не раньше чем через десять дней.

А теперь о двухдневном отсутствии в столице в самый канун войны наркома государственной безопасности (!) Меркулова, только что вернувшегося из Прибалтики. Думаю, это отсутствие объясняется тем, что Сталин, отдав распоряжение войскам, направил наркома ГБ на еще одну стратегическую инспекцию на границе.

Окончательный же вывод таков: к 18 июня близкое нападение Германии не было секретом для высшего руководства страны ни в стратегическом, ни в оперативном отношении. Я полностью согласен здесь с А.Б. Мартиросяном, который, к слову, провел и хороший анализ различия между стратегической и тактической внезапностью.

Трудно не согласиться и с его выводом о том, что в начале войны мы зачастую имели дело не с головотяпством многих военных, а с прямым их предательством! Во всяком случае, то, как встретили войну маршалы и генералы, а не Сталин и Берия, иначе как преступлением не назовешь.

Ссылки маршалов и генералов на «размагничивающее»-де влияние Заявления ТАСС от 14 июня могут убедить лишь простаков! Любые политические публичные заявления и в малой мере не могут быть руководством к действию для военных. Для компетентного, настоящего военного человека таковым руководством является только приказ! А генералы РККА не смогли (?) выполнить даже приказы НКО о маскировке…

С конца весны 1941 года каждый старший командир и генерал в западных военных округах должны были быть как натянутая струна. И уж, во всяком случае, это было обязанностью личных «команд» Тимошенко и Жукова в Москве, Павлова в Минске и Кирпоноса в Киеве. Но мы уже видели, как они «готовились» к войне…

Могу сообщить и еще кое-что… «Кое-что» не потому, что более на сей счет сообщать нечего, а потому, что книгу-то я пишу не о провалах перед войной, эта тема должна быть встроена в основной рассказ о Лаврентии Берии.