Берлин: тайная война по обе стороны границы

Мы благополучно доставили Вяткину в Потсдам и сдали на руки следователям.

Хочу завершить неприятные воспоминания, связанные с нашим противостоянием с «фирмой» Курта Голлина. Для сохранения непрерывности воспоминаний по этой теме придется несколько ускорить хронологически изложение дальнейших событий.

Несколько позже, в другом качестве и с позиции уже третьего отдела Управления, мне пришлось опять принимать участие в работе по этому разведоргану американцев.

Помню один очень яркий эпизод, характеризующий его очень дерзкий, агрессивный стиль деятельности, далекий от методов обольщения наивных, падких на лесть женщин.

При анализе поступающих материалов по этой разведслужбе противника был выявлен активный помощник Голлина среди жителей Западного Берлина. Мы, по возможности, следили за его деятельностью. Назовем его Шульцем. На одной из встреч, которую мы проводили вдвоем, агент, помогавший нам в этой работе, вдруг говорит: «А вы очень уж скромные люди, работаем вроде по одному делу, а информация односторонняя, только от меня к вам. Нет взаимности. Не хотите даже поделиться новостью!» Мы недоуменно смотрим друг на друга. В чем дело, что за вступление? Наш соратник: «Да, черт с вами и с вашей конспирацией! Дайте хоть поздравить вас с успехом! Я ведь знаю, что Шульц, которым вы так активно интересовались, уже неделю как сидит в Демократическом секторе Берлина, в уголовной тюрьме Рум-мельсбург. Только в толк не возьму, почему вы упрятали его в уголовку, а не в тюрьму госбезопасности? Да и тут догадываюсь, это же рядом с Карлсхорстом. Так сказать, для удобства в работе».

Принято к сведению и исполнению. Срочно проверяем. Да, оказывается, правда. Действительно, этот Шульц сидит в Руммельсбурге. Договариваемся, через соответствующих офицеров связи, о нашем допуске для беседы с заключенным. Все согласно принятой в то время схеме взаимоотношений с высшими инстанциями ГДР. Получили номер телефона начальника тюрьмы, с которым я должен был договариваться о приемлемом для них дне и времени нашей встречи и беседы с заключенным Шульцем. Звоню в тюрьму. Первый разговор сразу не понравился по тональности.

— Да, я получил такое указание. Но позвольте, что вам, советским, делать в нашей уголовной тюрьме? В чем дело?

Со своими уголовниками мы сами разберемся. Спрашиваю:

— Вам недостаточно указания министерства, нужны дополнительные?

— Нет, волю министра мы выполним, но позвоните завтра…

Докладываю руководству отдела. В ответ в свой адрес слышу резонное замечание: «Дело срочное, не терпит отлагательства, а ты, имея все согласования сверху, не можешь договориться с низшей инстанцией? Ты, может быть, по-немецки разговаривать разучился?» Звоню на следующий день. Слышу снова:

— Да, помним вашу просьбу. Уточняем фамилию заключенного, о нем ли было указание министра.

И, сославшись на какие-то неотложные внутритюремные дела, наконец-то дает согласие на наш визит в тюрьму, несмотря на мой нажим… только через двое суток! Ну ладно. Пусть будет так. Поехали в Руммельсбург, нас любезно встретили. Провели в кабинет начальника тюрьмы.

Он, узнав меня по голосу, спрашивает:

— Это вы мне звонили?

— Да, я.

— Вы настаиваете на встрече с Шульцем?

— Да.

Мнется.

— Я думаю, что это не имеет смысла. Ну, вообще-то идите, убедитесь сами.

Сопровождавший нас сотрудник тюрьмы пояснил реплику начальника, готовя нас к встрече с Шульцем:

— Видите ли… Дело в том, что сегодня ночью он совершил попытку побега, и его немножко побили и, так сказать… изувечили при задержании. Да вы сейчас сами все увидите.

В приготовленном для беседы помещении нам был предъявлен, по беглой внешней оценке, инвалид первой группы. Голова разбита, на затылке — большой пластырь, лицо отечное, один глаз в кровавых подтеках, челюсть провисла. Завидев нас, он попытался встать, что-то неразборчиво бормотал. Картина убедительная — беседовать не с кем.

Думаем, в чем дело? Почему так долго тянули с нашим допуском в тюрьму? Почему побег, если он был, произошел именно в канун согласованной встречи? Может, охранники проболтались Шульцу — с кем ему предстоит встречаться, и он, понимая, что это может для него значить, решился на отчаянный шаг? Или даже сюда дотянулась рука американцев? Лишили нас важного свидетеля. Беспощадной и жестокой оказалась «фирма» Курта Голлина, даже по отношению к своим.

Известная мне часть истории противостояния с этой разведывательной организацией американцев закончилась, к сожалению, неудачей для нас.

Однако на первом этапе выигрывали мы. К тому времени мы неплохо освоили пути и методы их работы, знали кадровых исполнителей. Курт Голлин заглотил нашу приманку. Но далее последовал провал. «Анжелика» — основная исполнительница плана — не вышла на очередную явку, а осталась в Западном Берлине.

Несколько позже американцы «отомстили» нам ее публикациями за настырность — мы наступали им на пятки!

Они напечатали в нескольких номерах западногерманского журнала «Шпигель» серию статей под названием «Анжелика не вернулась с задания». Я читал некоторые из статей. Впечатление от них… Знаете, в разведке бывают ситуации, когда твой радист попадает в руки контрразведки противника. Его заставляют работать под диктовку, и он вынужденно передает в наш разведцентр то, что нужно противнику. Все статьи я не видел, но некоторые статьи из «Шпигеля» просматривал. Они не производили впечатления искреннего изложения событий, личного злорадства, наконец, стремления отомстить нам, что ли. Материал явно шел на заказ, под диктовку! И еще мне лично не было ясно: она под давлением была изобличена американцами как наша сотрудница или добровольно перешла на их сторону? Есть разница! Хотя исход один — предательство.

Позже, при детальном разборе этой ситуации, вскрылась наша грубая профессиональная ошибка, повлиявшая на выбор основного исполнителя для работы по вполне правильно составленному плану. Налицо была и недооценка противника. Мы наивно полагали, что имеем дело с военной разведкой противника, с ней все попроще. А это оказалась куда более опытная, изощренная в работе, мощная организация. Сыграло свою роль и искусство перевоплощения основного американского разведчика — Курта Голлина. Сказалась и разобщенность в работе советских спецслужб. Наш старший брат из ПГУ тоже топтался на этом следе, пытаясь, с одной стороны, взять в руки ситуацию как старший по служебному положению, с другой — не желая брать на себя ответственность за судьбы наших военнослужащих, бывших объектами посягательств американской разведки.

Дотошный читатель спросит, какова моя роль в этом деле. Да, причастен. Как соисполнитель ряда пунктов общего плана по делу. План вел опытный оперработник, активный участник партизанского движения в Белоруссии. План составил грамотно. Но… «слишком вошел в роль» при выполнении одного из пунктов этого плана.

Спутал «dienstlich» и «privat». В работе по делу начались зигзаги, которые тоже повлияли на провал. Горько говорить, но так было!

В истории с Шульцем, с моей точки зрения, наиболее убедительно и наглядно раскрывается истинный облик, методы работы этого американского разведоргана. Его действительное лицо, резко отличающееся от внешней стороны медали — показной обходительности и любезности с намеченными им объектами вербовок из числа женщин.

Американцы — по существу, обманом — сманили на Запад молодого солдата Гарифуллина, еще ничего не видевшего в жизни парня, призванного в армию из провинциального городка Березники Пермской области. Он охранял памятник в Западном Берлине. Как и что ему было обещано — стало позже известно со слов немки, его подружки. Она глубоко разочаровалась в Голлине, когда американские разведчики просто вышвырнули ее в ответ на требование вознаграждения за «труды» и встречи с возлюбленным. Одурманенный Гарифуллин скоро и вполне закономерно оказался в Мюнхенской тюрьме, видимо, также разочаровавшись в посулах своих новых хозяев. Что его ждало впереди?