Берлин: тайная война по обе стороны границы

Характеристика, данная этому человеку майором Бутенко, оказалась точной, в чем я имел возможность убедиться во время последующей беседы. Вводная настроила меня на соответствующую волну. Было ясно, что вежливое «Sie" (Вы) придется видимо заменить на «Du» (Ты). И тональность беседы, возможно, будет пожестче.

Разговор шел содержательный, долгий, уровень информации собеседника приятно удивил. Так вот куда забрались эти «пиджаки»! Манера поведения собеседника? Он хорошо знал себе цену и держался с гонором, позволяя себе язвить в наш адрес. Однако после напоминания майором Бутенко какого-то эпизода из его биографии критика поутихла, и беседа снова вошла в деловое русло.

Циник? Да. Он поделился со мной своим отношением к женщинам и попытался прозондировать мое мнение по этому вопросу. Стало понятно, почему переводчица иногда плакала. Тут никакие нервы не выдержат.

Полдня мы посвятили этой встрече. Вопросов для обсуждения накопилось много. Наш собеседник не имел возможности часто бывать в Демократическом Берлине, а лишь от случая к случаю. Личное впечатление от беседы было такое, что я как будто снова сдал очередной экзамен.

Все очень серьезно, ответственно, информативно спрессовано. Моего словарного запаса хватило для перевода всех необходимых нюансов оперативной работы в разведке.

После встречи, проведенной с майором Бутенко, мой первый наставник по работе в Особом отделе Берлинского гарнизона майор Рамзаев как-то бросил мне между делом реплику:

— Ты будь поосторожнее с этими штатскими из Потсдама, не очень-то старайся, они к тебе присматриваются.

— Я в чем-то провинился?

— Да нет, пожалуй, наоборот, увести могут за собой! Я уже тоже начал об этом подумывать. Но ведь в Берлинском отделе я только немногим более полугода, скажут, рано мне. Однако «сваты» появились раньше, чем я мог предполагать, и не оттуда, откуда я начинал ожидать.

Пригласили меня в кабинет начальника отдела, дежурный сказал, что у меня хотят взять «интервью».

Начальник отдела в командировке. Захожу в кабинет Шаталова. Встречает неизвестный мне до этого майор.

Чистая, опрятная, ладно подогнанная и отутюженная форма, на груди орден Красного Знамени, подтянут. Представился: следователь из группы советских советников при немецкой военной контрразведке. Помогают друзьям налаживать следственную работу. Учат их, в основном, по материалам их же следственных дел. Нужен переводчик, мне предлагается эта работа. Спрашиваю о характере предполагаемой работы. Он отвечает:

— Главное — работа с документами, их анализ, составление справок. Наши переводчики не справляются, не владеют чекистской и юридической терминологией, долго и путано переводят, не все ладится с анализом. Я слышал, у тебя по этим вопросам нет проблем.

— За комплимент спасибо. Может быть, это и так. Но что же получается, с утра и до вечера я должен сражаться с этими документами, писать справки по делам? Согласен, это тоже задачи переводчика, но работы с людьми ведь не будет. Это же однобоко. Так я и разговорную речь разучусь понимать, сидя над бумагами.

Он мне в ответ:

— Напрасно ты так. Наша работа ценится. И потом — это штаты Управления, а не Отдела на периферии.

И как-то небрежно стряхнул пылинку с кителя, где был прикреплен орден. Я категорически отказался от этого предложения.

Выходя, я подумал: «Нет, уж лучше я останусь работать здесь в Отделе. Здесь каждый день что-то новое, живое дело». Мне нравилась многогранность проблем, решаемых постоянно в работе с людьми, подход Рамзаева к этим задачам. Особенно если принять во внимание саму личность моего первого наставника.

Свой первый орден, а это был тоже орден Красного Знамени, майор Рамзаев получил, как он говорил, «еще будучи пацаном», на дальневосточной границе, в боях у озера Хасан. Тогда Миша был политбойцом в погранотряде. В то время были такие должности, что-то вроде младшего помощника младшего политрука. Потом война, Сталинград, нелегкие боевые дороги до Берлина. Они кроме ранений отмечались и орденами. Рамзаев — татарин по национальности. Мы жили в одном общежитии, но нам и в голову не приходило думать о каких-то своих национальных особенностях. Нравилась и его искренность.

Он прямо говорил, что слегка завидует мне, так как я начинаю службу, уже имея за плечами высшее образование.

Ему удалось закончить лишь восемь классов, правда, по документам у него десятилетка. Ну, помогли, сделали…

Никогда в беседах со мной не кичился своим званием, заслугами в прошлом. В праздничные дни, когда офицеру по протоколу положено быть в парадной форме и при всех наградах, он как-то менялся. Выглядел смущенным, что ли, но очень торжественным. Не стряхивал небрежно пылинки со своих орденов. Бывая со мной в совместных разъездах по Берлину, постоянно теребил меня, расспрашивал: «Что это за здание, чей там стоит памятник, в честь кого названа эта улица?» — и тому подобное. Пополнял свои знания по обстановке, не ленился почитать иногда предлагаемую мной литературу на русском языке по той или иной проблеме. Не давал мне покоя, когда я читал немецкие газеты: «Не читай только для себя, поделись новостями».

Расскажу еще об одном незначительном, но очень памятном для меня событии, связанном с моей службой в Берлине еще в качестве переводчика.

Несмотря на то, что в работе оперсостава по окружению, то есть среди немецкого населения, участвовало трое переводчиков отдела, их усилий не хватало. Мы трое с трудом обеспечивали потребность в работе по плану-графику. Но ведь жизнь часто не вписывается в эти графики, возникают непредвиденные ситуации, как правило, неотложные. Да и переводчик может заболеть, уйти в отпуск и т. д. Возникали бреши в обороне. Я по графику «на обводе», в Берлине остался один переводчик — не рвать же его на части. А оперативная обстановка буквально кипела — так была насыщена значимыми событиями. Надо было всюду успеть вовремя. Я попытался в своих заметках в какой-то степени показать состояние оперативной обстановки в то время. Не знаю, насколько убедительно это у меня получилось. Руководство отдела искало выход из положения. Требовать увеличения штатов — нереально. Выход из этой ситуации усматривался только один — начать, в приказном порядке, плановое обучение знаниям элементарных основ немецкого языка всего оперсостава. Чтобы они при непредвиденных ситуациях могли самостоятельно, без участия переводчика, принять информацию, обговорить меры по дальнейшему контролю возникшей ситуации и доложить документы руководству. И позднее передать полученные ими материалы для дословного перевода уже одному из переводчиков. А так как из моих коллег у меня одного было высшее образование, то руководство решило, что мне и карты в руки. Поручили вести эти занятия. Теперь представьте себе эту аудиторию. Люди в возрасте, старше меня по званию и положению, заслуженные — в основном, участники войны. Им в жизни не пришлось, не по их вине, а по их беде, получить основательное образование. И вот теперь они должны сесть за парту по приказу. Я прекрасно понимал, как нелегко учиться в их годы. Хотя и они тоже понимали, что все это нужно в интересах службы.

Начальник отдела периодически терпеливо заслушивал меня о ходе наших занятий.

Среди моих слушателей был один не очень прилежный и внимательный ученик — капитан Селезнев. Не все получалось у него, и к тому же он имел свои представления о немецком и отстаивал их на занятиях публично.

Спрашивать его лишний раз, поднимать с парты для ответа я остерегался. Между мной и Селезневым обычно завязывалась бестолковая дискуссия. Мои разъяснения об основных правилах грамматики или фонетики он игнорировал со словами: «А меня и так немцы понимают, без этих…» Мы знали, что он объяснялся в ресторанах словами: «Шеф, коньяк гутен таг, а водка ауфвидерзеен!» Это устраивало его, но не меня. Например, даже при чтении слова «товарищ» — «Genosse» — он упорно читал «Геноссе», а не «Гэноссэ». Моя аудитория при этом разражалась громким хохотом. Замечания о том, что этот звук мы уже проходили, он обычно парировал: «Ты, лейтенант, много хочешь! Быть умнее книжки! Тут написано это слово с буквой «е», «Genosse», я так и читаю». А то, что пишется это слово действительно через «е», а произносится «э», ну никак не мог он усвоить! Это забавляло остальных и было предметом для шуток.

Так было и в тот памятный день. В конце занятия мои слушатели уже подустали и решили подначить меня, снять, так сказать, напряженность. Слышу реплику с места: «Товарищ лейтенант, это не справедливо. Вы нас всех гоняете, спрашиваете. Вот мы уже каждый по три раза вставали, этот уже всем надоевший текст читали. Стараемся! — в тексте было три абзаца. — А у вас есть любимчик. Вы его даже ни разу не подняли, он не работает вместе с нами, а отдыхает! — шутники явно метили в Селезнева. — Это несправедливо, мы будем жаловаться начальнику отдела.