Берлинское кольцо

Он по привычке потянулся к ее руке, но Рут отдернула ее, мягко и в то же время решительно.

— Вы не находите, друг мой, что в доме президента не следует быть слишком смелым, хотя он и «отец» туркестанцев, а вы «сын». Не так ли?

Унтерштурмфюрер боязливо стих и потупился, как мальчишка, уличенный в недозволенной шалости.

— Извините…

Рука снова прошлась по волосам его, теперь медленнее и нежнее. Задержалась надолго у виска, отдавая тепло и едва уловимый трепет пальцев.

— Госпожа… — зашептал сбитый с толку и совершенно растерянный унтерштурмфюрер. — Я раб ваш!..

— Ну, ну… Зачем так! Просто друг… И этому другу я постараюсь помочь, если он скажет, где найти его, когда помощь подоспеет…

… Он назвал в тот вечер второй километр Берлинер ринга. Тот самый лес при дороге, который укрыл его от дождя и мнимой погони в осеннюю ночь сорок третьего года.

«Шахиня» умела находить следы, как бы сложны они ни были и как бы далеко ни вели. Впрочем, второй километр не такая уж даль, да и день выдался тихий и довольно теплый, располагающий к прогулке.

Прежде Рут никогда не замечала в себе потребность быть ближе к природе, наслаждаться ее безмолвной красотой и безмятежностью. И вдруг обнаружила такую потребность. В дорожном костюме, чем-то схожим с охотничьим, она вошла в лес и углубилась в путаницу сосен, елей, тропок и полянок. Взгляд ее ловил привлекшую по осени хвою, теплую киноварь сосновых стволов и серебристость молодого ельника — все было молчаливо спокойным и грустным. Рут прошла сквозь лесную гряду, вслушиваясь в неясные шорохи и ловя еще не родившиеся шаги того, кто должен был ее встретить. За деревьями, вдали, светилась серой лентой дорога и угадывались блеклые пятна особняков.

Унтерштурмфюрер появился оттуда, со стороны дороги, торопливый и взволнованный. Он долго жал протянутую «шахиней» руку, долго благодарил за доброту и внимание. Улыбался трогательно и восторженно. Ей показалось, что это вызвано не только ее посещением потсдамского леса и даже вовсе не ее посещением.

— Вы знаете, что мы оставили Киев? — сказала она огорченно и в то же время настороженно.

— Да, все говорят, — кивнул он. — Но какое это имеет значение — вы здесь!

Оказывается, страшная весть для нее, немки Рут Хенкель, никак не звучала для унтерштурмфюрера — туркестанца в форме немецкого офицера. Вот как складывается судьба друзей, подумала она. И мы должны еще заботиться об их благополучии, спасать заблудших «детей»! Впрочем, она лично не заботилась о чужом спасении. Другие мотивы привели «шахиню» в лес…

— Вы все еще нуждаетесь в помощи президента? — спросила она, когда под ногами потекла спокойная и неторопливая лесная тропа.

— У меня нет другой двери, куда бы я мог постучаться, — объяснил унтерштурмфюрер.

— Да, я помню… — намекнула она на последний визит легионера. — Что ж, кто стучится, тому и открывают. Президент знает уже о вашем несчастье…

— Несчастье?! — удивился унтерштурмфюрер.

— Или я вас неправильно поняла?

— Нет, нет, конечно, это несчастье… И если, бы «отец» помог…

— «Отец» добр… — неопределенно ответила Рут.

Неопределенно, а он ждал четкого и ясного слова. Ради него бежал тогда через омытый дождем Берлин, через завалы от только что прошедшей бомбежки, пробивался сквозь цепи заградительных команд — к дому президента, из-за этого слова спешил сейчас по лесной дороге. Оно должно прозвучать. Не могла же эта красивая женщина с чистыми, как небо, глазами обмануть бедного туркестанца. И не просто туркестанца. Близкого человека, такого же близкого, как президент… Или он ничего, ничего не понял в этой фрау!

Она шла рядом и была далекая и непонятная. Шла и молчала, так долго молчала, что он смог услышать несколько раз шум приближающихся и удаляющихся машин на шоссе, крики ворона, деловитые и тревожные, далекий заливистый лай собаки…

— Вы были в комитете? — вдруг спросила «шахиня».

Он вздрогнул.

— Да… Там у меня друг.

— Он тоже пытается помочь вам?

— Что вы! Это простой эсэсман… из Роменского батальона. Сам примет помощь от кого угодно, лишь бы только остаться на Ноенбургерштрассе. Здесь все-таки не фронт…

— Разве легион на линии фронта? — усомнилась Рут.

Он догадался на что намекает «шахиня» — Туркестанский легион из-за неблагонадежности солдат и офицеров давно отведен от линии соприкосновения с противником. В тылах легионеры несли вспомогательную службу при гарнизонах СС.

— Лес тот же фронт, — пояснил унтерштурмфюрер. — Если не хуже, там партизаны…

Пояснение задело Рут, и не смыслом сказанного, а тоном, который избрал для ответа унтерштурмфюрер: он вроде бы возмущался недоверием, проявленным к туркестанцам. И потом, это желание остаться в Берлине, когда идут страшные бои на подступах к Германии. Киев сдан. Немецкие войска отходят от Днепра… Раненые! Сколько раненых ежедневно прибывает в Берлин… Говорят, что еще больше минует его. Эшелон за эшелоном…

— А где спокойнее? — холодно спросила Рут, — на Ноенбургерштрассе или на втором километре Берлинер ринга? В этом безмолвном лесу…

Злой вопрос. Он больно кольнул унтерштурмфюрера. Неужели беловолосая фрау забыла как он целовал ей ладони! Целовал и, кажется, плакал…

— Вы не хотите мне помочь, госпожа? — с обидой произнес он.

— Я — хочу, но одного моего желания мало…

— Что же еще нужно?

— Желание президента. Он не понимает, почему вы здесь, вернее, зачем…

Унтерштурмфюрер остановился и так резко, будто ноги его обо что-то споткнулись.

— Госпожа!

Ей тоже пришлось задержать шаг, чтобы не прервать разговор, не удалиться от легионера, который, как показалось «шахине», хочет сейчас именно этого. Она взяла его под руку и попыталась опять повести по лесной тропе.

— Не могу… Не могу сказать вам! — прошептал он, защищаясь.

— Кто же вас просит об этом… Бедный мальчик! Я понимаю, я все понимаю… Идемте же!

Они прошли к полосе буков, уже отдавших осени свой наряд. Листья, недовольно шурша и позванивая, укладывались на тропе после неторопливых, но тяжелых человеческих ног. Листья хотели умереть спокойно.

— Это не моя тайна, — все же попытался что-то объяснить легионер. — Тайна других… Германии, может быть… Пять тысяч марок обещаны тому, кто найдет меня… живого или мертвого…

Рут поняла — быть постоянно на прицеле и ждать выстрела действительно страшно. За пять тысяч марок выстрел обязательно прозвучит. Не зря унтерштурмфюрер бежит с этою злополучного второго километра, бежит в город, на Ноенбургерштрассе. Там спокойнее и безопаснее, там стены, которые защитят от пули. В лесу человек подобен зайцу. След уже взят, и теперь надо ждать только появления охотника. Или охотников. Ей пришла в голову неожиданная мысль, что и она в сущности охотник. Не обычный, правда: шкура не интересует Рут, пять тысяч марок — тоже. Нужна тайна. Зачем, пока неизвестно. Жизнь, та, которую вела жена президента, научила ее ценить тайны. Ольшер как-то сказал: «Тайна в наше время — богатство!» Надо полагать, в преддверии катастрофы, закон этот не потерял своего значения, напротив, он стал всеобщим. Тайна превращается в золото, а с золотом дороги открыты и в ад и в рай!