Берлинское кольцо

— Нет… никого.

— А сына Васю?

— Вася постучит, если поспеет дотемна… А больше никого.

Ее пугала и смущала настойчивость офицера. Он снял шинель и бросил ее на спинку кровати. То, что бросил, было естественно — вешалки не водились в хате, а вот почему разделся! Кто приходил за самогоном, тот не раздевался, да и дальше порога вообще не ступал. Кто намеревался скоротать вечерок у одинокой женщины, не лез нахалом, а предупреждал заранее. Что надо этому?

— Можно присесть? — спросил Саид.

Она помешкала.

— Коли вошли, садитесь… Только у меня самогону нет.

— Нет сегодня?

— Нет, — не вдумываясь в слова, ответила хозяйка. — Не водится…

— Обойдемся, — кивнул Саид. Ему действительно не нужен был самогон, просто хотел еще раз уличить хозяйку во лжи. Она лгала и делала это неумело. — Я по делу… Нужно поговорить с вами наедине и чтобы никто не помешал… Даже Вася.

— А что Вася?

— Ничего. Существует вообще Вася-то, сын ваш?

Она промолчала. Подошла к печке, ярко топившейся и бросавшей сноп желто-красных отблесков на белый некрашеный пол, и взяла с приступка коптилку — маленький пузырек не то с керосином, не то с маслом.

— Я засветлю, — сказала Зося. Лучинкой перенесла огонь из печки на коптилку, подожгла тонкий тряпичный фитилек. Руки у нее тряслись как у старухи, и лучинка плясала, и пузырек качался. Гость явно беспокоил хозяйку. И это удивляло Саида: не один раз, надо полагать, к ней заглядывали солдаты и офицеры в форме СС, привыкнуть должна была к ним, к этой кокарде с белым черепом и перекрещенными костями. Правда, легионеры дали понять Саиду, когда он расспрашивал их о хозяйке крайней хаты, что сидит эта баба неспроста в деревне — кроме солдат батальона наведываются к ней будто бы и партизаны. Никто не видел, но подозрение есть, а, как говорят, дыма без огня не бывает, существует, видно, тропка от леса до ее домика.

Зося прошла к окну и поставила коптилку на подоконник. Кажется, отсюда шире освещалась комната, пламя, боясь морозного дыхания окна, гнулось и свет метался по потолку и стенам.

— Мне свет не нужен, — заметил Саид. Она, опустив пузырек, все еще стояла около окна и испуганно глядела на гостя. До того испуганно, что страх, даже в полусвете, ясно угадывался на ее лице. Как неловко ведет игру, подумал Саид, из рук вон плохо. Неужели не могли подыскать для такой ответственной роли кого-нибудь посмышленнее, смелее? Он поднялся со скамейки и тоже подошел к окну. Зося подумала, что гость тронет ее или хотя бы попытается тронуть и инстинктивно сплела руки на груди, прижалась к стене. Гость не тронул. Глянул в окно, за которым уже ничего не было, кроме темноты и метельной пыли, ударявшейся о стекло. Взял коптилку и переставил в угол, на шкаф, в глухое место.

Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла — спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.

— Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.

Испуг перешел в отчаяние. У стены, все так же держа руку на вороте кофточки, Зося заплакала. «А, черт, — рассердился Саид. — Неужели женщины не способны иначе выражать свои чувства!» Неделю назад ему пришлось наблюдать подобную же сцену в лесу, у Берлинер ринга. Не слишком ли частые повторы!

Плакала Зося тихо и как-то скучно, не вызывая у Саида жалости. И плакала, видимо, с досады, от сознания собственной неумелости и неловкости. Слезы были скупыми, и она не вытирала их. Розоватые от огня крупные росинки путались где-то на ресницах, трепыхали, но не падали. От этого глаза Зоси, широко раскрытые, казались прозрачными и бездумными, как у ребенка — одно огорчение и только.

Саид сел на скамейку, притуленную к стене, оказался рядом с Зосей. И от соседства с хозяйкой ему стало легче и проще.

— Его убил капитан? — спросил он участливо, даже с каким-то притаенным сожалением и вроде продолжая давно начатый разговор.

И Зося почувствовала участие, кивнула. Не задумываясь, кивнула.

— Давно? — снова полюбопытствовал Саид.

— Уже месяц скоро…

Он что-то прикидывал в уме, молчал, а Зося, не ожидая новых вопросов, чинясь ей одной лишь ведомой закономерности, вдруг принялась рассказывать:

— Шел ночью, в недозволенное время — им, солдатам, не положено отлучаться после сумерек, вот и выстрелили… Я сидела за спицами, слышу — бах! И еще — бах! Не испугалась, часто стреляют тут, когда надо и когда не надо. Вяжу себе, жду… И не дождалась. Потом утром уже соседка Степанида говорит: «А твоего-то убили…» Вот…

Она повторяла не раз уже сказанное и даже кем-то уточненное.

— Плакала? — без интереса задал вопрос Саид. Хотя в этом и был для него смысл.

Зося кивнула. Не сразу, правда, а когда вспомнила — плакала на самом деле или нет. Не плакала, наверное, подумал Саид, а если и плакала, то вот так, скучно, от досады или отчаяния.

— Он один приходил?

На этот раз Зося торопливо, слишком торопливо кивнула, будто боялась, что гость даже в коротком молчании почувствует ее колебание. Кивок подкрепила словом:

— Один.

— Имя, конечно, не помните?

— Отчего же, Яша.

— Яша?! Ах, да… — Саид сообразил, что легионеры называли себя в деревне на русский лад, стараясь быть понятными.

— Может, как иначе по-ихнему, — пояснила Зося, — не знаю этого.

— А товарищи как называли его?

Она стала припоминать. Глаза еще больше распахнулись, в них горели прежние росные капли, теперь уже на самых кончиках ресниц. Совсем по-детски отдалась мысли Зося. Не предполагала, конечно, что попала в сеть чужую и раскрывает себя.

— Не Якуб? — подсказал Саид.

— Да, да… Якуб… Яков.

— Кто так называл его? Кто из товарищей?

Зося вовсе увлеклась, старательно принялась трудиться.

— Да этот, коротыш… Как его? Ну, с рассеченной губой.

— А?! — сделал вид, что знает, во всяком случае, что видел такого коротыша Саид.

— Он, он, — подтвердила Зося.

И чтобы уточнить, гость подсказал деталь:

— Тот, с которым Яша в Берлин ездил…

— Ага.

Зося вдруг опомнилась — не далеко ли зашла, да и надо ли было идти. Настороженно посмотрела на офицера, пытаясь уловить в его глазах злую мысль. Ничего в глазах не было злого — одно любопытство. Тогда она осмелела:

— Поссорились как-то из-за этого Берлина.

— Здесь, у вас?

— Ну, да…

И опять она почувствовала себя на чужой тропе, забрела все-таки на нее, а вот когда, не заметила. Боязно стало.

— А может, и не ссорились, показалось, наверное… Говорили-то по-своему…

— Вы все же догадались, что разговор шел о Берлине?

Чужая тропа оказалась путаной, блукать пришлось Зосе. В какую сторону кинуться, чтобы вернуться назад, на знакомое, твердое, не знала. Стала лгать: