Берлиоз

Среди злопыхателей то и дело повторяли фразу:

— Может быть, Гектор Берлиоз понял, наконец, что может добиться успеха, лишь дирижируя произведениями других — подлинно талантливых музыкантов?

Настало 12 ноября. Зал полон — не из-за Гектора, а из-за Дюкре. Оркестр начинает играть «бессмертный шедевр гениального Пьера Дюкре».

Публика слушает молча и с достоинством, явно захваченная льющимися звуками. Беспрерывно бушуют волны аплодисментов.

— Превосходная музыка! — воскликнул предводитель заговорщиков.

— Создавайте такую же, Берлиоз! — бросил другой. Гектор, стоя за пюпитром, ни на секунду не теряет невозмутимого спокойствия.

Последний звук. Гром несмолкаемых оваций, Пьер Дюкре, должно быть, переворачивается в гробу.

На другой день печать единодушно восхваляла великого покойного композитора.

Однако внезапно настала сенсационная развязка, которая потешила весь Париж. Гектор объявил:

— Пьер Дюкре никогда не существовал. Это я придумал его во всех деталях, и произведение, принятое бешеными овациями, создал я — я один. Я хотел разоблачить пристрастие и слепоту моих порицателей, их ненависть ко мне, и я надеялся достигнуть этого, уповая на невежество сих докторов музыкальных наук, которые вот уже свыше тридцати лет сыплют с высоты кафедры лживыми афоризмами и изрыгают желчь.

Когда, таким образом, был обнаружен истинный творец замечательного произведения, с каким жаром пытались его неумолимые преследователи оправдать горячее восхваление Дюкре отречением самого Гектора!

Но последний с гордостью парировал:

— Меняется, слава богу, ваше понимание, а не моя манера. Не я иду к вам, а вы ко мне.

И на время — увы, короткое, — интриганы примолкли.

1851

I

Скончался Спонтини, автор «Весталки», к которому Гектор относился с горячим восхищением и любовью. Гектор посвятил памяти великого композитора прекрасную статью, где ощущалась боль неподдельного горя.

22 марта

Выборы в Институт на место знаменитого усопшего. Кого же изберут теперь члены Академии?

Новое разочарование.

Одиннадцать кандидатов, тридцать восемь голосующих. Результаты таковы: за Амбруаза Тома — 30 голосов, за Ниденмейера и Баттона — 8 голосов, за Берлиоза, друга Спонтини, — ни одного.

Амбруаз Тома был торжественно провозглашен академиком в первом же туре. «Как, — удивлялась Европа, — автор неумирающих сочинений, которые взволновали весь мир, кроме Франции, сочинитель „Осуждения“ и „Ромео“, „Траурно-триумфальной симфонии“ и „Реквиема“, „Бенвенуто“, „Гарольда“ и „Фантастической“ не побит, а просто раздавлен автором бесцветной оперы „Каид“?

Ни одного голоса! Другого бы это заставило сказать: «Тем хуже. Прощайте!»

Гектор же воскликнул:

— Что ж, до свидания! Десять раз, если понадобится, двадцать раз я буду возвращаться… вопреки всему! — И с решимостью подчеркнул: — До самой смерти!

II

Вскоре возвратился с Антильских островов любимый Луи, и Гектор, сжимая его в объятиях, забыл все горькие невзгоды.

Теперь Луи стал настоящим моряком. Унаследовал ли он романтизм своего отца? Ему нравится при вое ветра бороться с волнами океана и в таинственной ночи, стоя в одиночестве на верхней палубе, думать о страдающей матери и далеком отце, которого он тоже любит, потому что тот нежен к нему, знаменит, не признан и несчастен.

Он ежедневно видит в мыслях отца подле своей дорогой матери. Гектор действительно аккуратно приходит к несчастной Офелии, этому живому трупу, и по нескольку часов проводит в ее обществе.

Чем ближе подходила Офелия к смерти, тем больше винил себя и сокрушался Гектор. Его угнетало жестокое раскаяние, мрачные угрызения совести преследовали его за тот странный брак, в который он втянул эту ныне парализованную, обиженную судьбой женщину, лишив ее лучшей, более достойной участи. Гектора мучила близость с Марией Ресио, такой грубой к его законной жене — больной, беспомощной, принесенной в жертву.

Сожалел ли он и об упорном стремлении оставаться самим собой, тогда как сговорчивость и отречение обеспечили бы и ему и близким спасительный достаток?

Нет, здесь он остался непримиримым.

Разве не принес он клятву, что скорее умрет, чем отречется от своей сущности?

И пока он был погружен в горькие раздумья перед умирающей Офелией, немой и недвижимой, со взглядом, прикованным к глазам ее Гектора, того романтика Гектора, который разрушил ее судьбу и заставил столько выстрадать, но которого она все же продолжает нежно любить, неслышно вошел Луи.

Глаза матери потонули в слезах. Гектор, потрясенный, обнял красивого, юного моряка и крепко сжал его в объятиях, не произнося ни звука из боязни разрыдаться.

Он, несомненно, думал: «Вот где моя судьба, мой долг, мое счастье».

Но внезапно перед ним возникла тень Марии Ресио. И тогда Гектор вновь овладел собой.

III

9 мая Гектор уехал в Лондон. Незадолго перед тем в Гайд-парке открылась Всемирная выставка в ознаменование пятидесяти мирных лет, где он был избран членом жюри по музыке.

Узнав о своем, назначении, Гектор подумал: «Вот как! Еще знают, что я существую!»

Да, знал министр, остановивший на нем свой выбор. Но один министр — не вся французская публика, которая, увы, относилась к нему с тупой враждебностью и настойчиво бойкотировала его произведения.

1852

I

1 января, когда империя фактически была реставрирована, но еще не восстановлена законно, принц-президент, с торжественной набожностью преклонив колени в соборе Парижской богоматери, прослушал «Те Deum». Надежды Гектора были разбиты — музыка принадлежала не ему.

После второго плебисцита, который утвердил сенатское решение, Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт возложил себе на голову императорскую корону.

II

Гектор с восторгом приветствовал нового владыку — защитника принципов дисциплины и устойчивости. Полуголодный композитор, которому нечего было беречь, сберег тем не менее свой консерватизм. «Наша республиканская холера, — писал он Вильгельму Ленцу в Петербург, — дает нам ныне небольшую передышку. Красные грызут свои удила, всеобщее голосование дало подавляющее большинство Луи-Наполеону… Как вы, должно быть, там смеетесь над нами, называющими себя передовыми народами…» [150] .

150

«Нет ничего удивительного в том, что бывший ученик Императорского коллежа городка Кот-Сент-Андре, где под барабанную дробь учили боготворить императора, и бывший последователь шевалье Лесюэра остался антидемократом и стихийным бонапартистом…» (Ги де Пурталес).