Берсеркер - Безжалостный убийца (Берсеркер - 12)

Поразмыслив, Кенсинг не стал выдвигать никаких возражений против наличия на борту человека, погруженного в глубокий анабиоз. В конце концов, на яхте было еще пять медотсеков, а в космических сражениях редко бывает много раненых. Так или иначе, но доброволец сам решил сыграть с судьбой в лотерею-Время истекало. До отправления эскадры мстителей оставался час.

ГЛАВА 5

Поцелуй от Дженни пылкий

Мне достался в знак привета,

Время-вор, в свою копилку

Не забудь внести и это.

Помяни про тяжкий путь,

Про напасти, невезенье,

Про нужду - но не забудь,

Поцелуй от Дженни...

Дж.Г.Ли. Хант, перевод С Лихачевой.

Последние звуки песни растаяли в воздухе. Длинные бледные пальцы певца застыли на струнах его необычного музыкального инструмента. Он замер в полной неподвижности, и что-то в выражении его лица заставляло зрителей предположить, что спеть следующую строчку ему помешало какое-то сильное чувство.

Впрочем, вся аудитория певца состояла из одного человека - леди Женевьевы.

Нежная красота леди Женевьевы производила необычайно сильное впечатление на всех, кому довелось ее увидеть. Сейчас леди Женевьева была одета в переливающееся искрами белое платье, словно предназначенное для старинного свадебного обряда. Она полусидела-полулежала на скамье из серого камня. На вид скамья казалась весьма древней, так же как и окружающие монастырские стены. Покрывающая скамью резьба - изображения фантастических животных - наполовину стерлась под воздействием времени и погоды, а кое-где по ней ползли пятна лишайника. Еще до прихода леди кто-то заботливо положил на каменную скамью целую груду мягких подушек - синих, красных и желтых, почти тех же оттенков, что и в изобилии растущие вокруг цветы.

– Вы поете прекрасно, - подбодрила леди своего кавалера. Ее голос от природы был не слишком сильным, но зато сейчас Женевьева больше не задыхалась при каждой попытке произнести хоть слово.

– Благодарю вас, моя госпожа.
– Сидящий в потоке золотистых солнечных лучей менестрель слегка расслабился и повернулся лицом к слушательнице. Он размашистым движением сорвал с головы украшенную плюмажем шляпу, прочертил ею какую-то причудливую фигуру, на мгновение приостановился, словно не зная, что делать со шляпой дальше, а потом швырнул ее за благоухающую клумбу. Удивительных цветов. Эти цветы невольно привлекали к себе внимание всякого, кто их видел: светло-серые каменные стены, широкий двор, поросший травой, вдоль одного края двора насыпь высотой по колено, и поверх этой насыпи - буйство ослепительно ярких красок. Леди понятия не имела, что за мир лежал за окружающими двор древними стенами; впрочем, ее, кажется, вполне устраивало, что этот мир держится в отдалении.

Легкий ветерок всколыхнул кружева белого платья. В голове у леди Женевьевы теснилось множество вопросов, и некоторые из них были действительно пугающими.

Для начала леди выбрала вопрос, который показался ей банальным, но зато безопасным:

– А кто написал эту песню? Вы? Менестрель кивнул, потом заколебался:

– Точнее, моя здесь только музыка. Я был бы рад, если бы мог сказать, что и стихи принадлежат мне. Но я вынужден признать, что на самом деле их написал некий человек по имени Ли Хант. Он жил много сотен лет назад, и писал он не о вас, а о другой леди, носившей то же самое имя. Возможно, вы помните - однажды я уже говорил вам, что вы мне напоминаете...

Менестрель не окончил фразу. Молодая женщина с бессознательной грубостью перебила его:

– Где мы сейчас находимся?

Это был первый конкретный вопрос, заданный ею своему кавалеру. Женевьева говорила достаточно спокойно, но чем больше она думала о ситуации, в которую попала, тем меньше понимала.

Когда менестрель заговорил, его голос звучал более хрипло и низко, чем при пении.

– Мы на Земле, госпожа моя Женевьева, в городе, который называется Лондон. Сейчас мы находимся в знаменитом храме, месте, где поклоняются Богу. Этот храм называется Вестминстерское аббатство.

– В самом деле? Но я совсем не помню, как... как я оказалась здесь.

– В этом нет ничего удивительного, если учитывать обстоятельства. Но беспокоиться здесь не о чем; в свое время я все вам объясню. Ведь меня вы помните?

– Под внешним спокойствием певца явственно чувствовалась тревога. Он поставил свой странный инструмент, прислонив его к скамье, а потом склонился перед леди, едва не опустившись на колени, и протянул к ней руку. Движение получилось несколько неуклюжим, и протянутая рука чуть не упала Женевьеве на колено, но вместо этого изящные длинные пальцы затормозили, коснувшись подушки.
– Николас Хоксмур - к вашим услугам, - добавил он.

В этой обстановке Ник выглядел мужчиной среднего сложения и достаточно зрелых лет, но до того, чтобы считаться пожилым, ему было еще далеко. Он был чуть выше среднего роста, и его выправка не так бросалась в глаза, как в тот раз, когда Женевьева впервые увидела его - еще на экране видеофона. Слегка вьющиеся ореховые волосы Хоксмура красиво поблескивали, но на макушке они уже начинали редеть. Еще у него была небольшая заостренная бородка того же оттенка, что и волосы, и усы - тоже несколько более редкие, чем мог бы пожелать мужчина. Но конечно же, на самом деле Хоксмур боялся лишь того, что его примут за обычного щеголя, пустоголового красавчика, у которого за внешностью нет никакого внутреннего содержания. Чтобы избежать этого, Хоксмур наверняка прилагал немалые усилия. Так что, пожалуй, он смирился бы и с чем-нибудь похуже редеющих волос.

Что же касается лица Хоксмура, оно было довольно неприметным. Уж во всяком случае, не настолько красивым, как запомнилось леди после их предыдущих встреч. Нос у Хоксмура был с небольшой горбинкой, а глаза немного водянистые и какого-то невыразительного цвета, что-то среднее между серым и карим. Сегодня архитектор и пилот - как сам он представился - был одет на средневековый манер: в плотно обтягивающие лосины и короткую куртку. Ткань, из которой была пошита одежда, казалась плотной и прочной и не более яркой, чем глаза Хоксмура. Она весьма резко контрастировала с ослепительно белым платьем леди Женевьевы.

– Конечно, я помню ваше имя, - отозвалась леди Женевьева.
– И ваше лицо тоже помню. Хотя мне кажется, что сейчас вы выглядите... выглядите как-то иначе. Полагаю, я виделась с вами всего пару раз, причем нельзя сказать, чтобы мы хоть раз действительно стояли лицом к лицу. Первый раз я видела всего лишь ваше изображение на экране видеофона. А во второй раз на вас был скафандр, и я вообще не могла рассмотреть ваше лицо. Мы тогда находились на космическом корабле, и когда я попыталась заглянуть внутрь вашего шлема...

Поскольку Николас стоял, склонив голову, он не мог видеть, как леди Женевьева побледнела от нахлынувших воспоминаний, но он явно почувствовал, что это может произойти, и потому поспешно перебил Женевьеву:

– Мы действительно находились на корабле. Но сейчас мы оба здесь, госпожа моя. Здесь, в этом прекрасном месте. Ведь оно действительно прекрасно, не правда ли? И вы в безопасности. В полной безопасности насколько в моих силах было это обеспечить. А мне... мне по силам многое.

Бледность отступила. Леди Женевьева готова была поверить в заверения о безопасности, расточаемые ее кавалером, но ей хотелось получить более подробные объяснения. Она слегка покачала головой, словно для того, чтобы унять ощущение неуверенности, и подняла руку в вопросительном жесте, указав на две большие каменные башни, маячащие сразу за монастырской стеной. Эти монументальные башни-близнецы насчитывали в высоту несколько десятков метров. В косо падающих солнечных лучах их стены отливали серо-коричневым. Каждая башня была увенчана по углам четырьмя небольшими шпилями. В ближайшей башне было, пожалуй, метров сорок, но она выглядела настолько огромной, что казалось, будто она прямо-таки нависает над монастырским садиком. Над каменной громадой и монастырским двором пронеслась морская чайка, издав пронзительный крик.