Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия

горизонте.

Громада мегаполиса маячила китайской стеной на горизонте, умертвляя своими наростами

окружающий естественный мир. Начинали работу утренние рабы, суетившиеся и несущиеся

плотной толпой к метрополитену, чтобы не опоздать на работу, которая даст символы, за

которые можно существовать в пределах каменного мешка; есть, пить и даже размножаться.

Но не думать. Этого не продавал никто. Да и спросом продукция подобного рода не

пользовалась. Думать? Ха! Посмотри на придурка!

Ракетные системы плотно окружали город, охраняя его, как думалось генераторам этой идеи, от

существ, также желающих есть, пить и размножаться. Ракеты размножались тоже. Рабы,

обслуживающие их, гордо бродили по территории прилегавшей к установкам с ядерными

боеголовками. Эти рабы были наполнены гордостью. Они не такие как все! Они, казалось им, могут что-то изменить в мире. Если захотят рабы, командующие ими. И если захотят рабы, стоящие на самом верху иерархической лестницы ярмарки тщеславия. Которым, возможно,

посоветуют рабыни, управляющие ими из кровати, посредством терапии осязания и точек

гиперсексуальности.

Есть, пить, совершать акт совокупления, - что может быть прекрасней, что? Никто не мог себе

представить чего-либо, могущего заменить эти компоненты эрзац-счастья. Никто даже не мог

попытаться представить, что есть в мире что-либо, кроме каменного мешка, набитого

желаниями, грызущих своих носителей как саблезубые крысы, и кидающихся на каждого, кто

попадал в поле их влияния, в зону их поражения, в радиус досягания животной длани твари, готовой сделать всё с попавшим в её силки, в её капкан, в её стальную петлю.

Носители желаний полностью управлялись ими. Рабы-роботы, с сосательным рефлексом, с

предстательной железой, желающей массажа, с комплексами разрушения, уничтожения,

унижения. Но только не созидания. Чистые холёные самки рабов сверкали свежестью грязи

желания со всех мониторов, на каждом углу мегаполиса. Это возбуждало самцов работать на

других самцов, которые тоже работали, и тоже, возможно на самцов, но может и на самок, а

может и на бесполых существ. Которые тоже иногда мелькали на мониторах, являя собою

подтверждение незыблемости рабства и прелести сосательного и прочих рефлексов.

Замкнутое кольцо отторжения, неединения, озлобления, самоуничтожения, перверсий и страстей

изгибалось и дрожало от возбуждения, готовое выплеснуть свою сперму куда угодно, где угодно

и в кого угодно.

Цивилизация продолжала своё развитие.

Конвертоплан взмыл в воздух и унёс в даль беглецов, бывших, наверное, сумасшедшими.

Две общались на ночном морском берегу.

Его горящие глаза приблизились к ней.

– Послушай, не стоит принимать так близко к сердцу то, что я сказал.

– Ты не любишь меня.

– Да, не люблю. Но я вообще никого не люблю.

– Никого, это значит меня.

– Я не могу любить. Я не способен на это. Но я могу говорить правду.

– Лучше бы ты соврал. – Она заплакала.

Ночь звеняще перебирала рассыпанными звёздами. Стрекотали цикады. В воздухе плавали

мигающие фонари светлячков. Они стояли на берегу заброшенного пляжа в Гагре. Городе,

обросшем войнами.

– Послушай, - прошептала она. – Давай забудем то, что ты сказал. Забудем, и всё. Не надо меня

любить. Зато я люблю за двоих. За тебя и за себя.

– Я же тебе сказал, что не могу врать.

– А ты…скажи мне, пожалуйста, неправду…

Она прижалась к его груди и невидяще глядела на лёгкий ночной прибой.

– Я умру, - сказал он.

– Я знаю, - всхлипнула она.

– Не надо думать обо мне.

– Я постараюсь.

– Я тебя будут дети, будет семья.

– Это не важно.

– У тебя будет память о нас.

Она сильней прижалась к нему.

– Возьми меня с собой, - прошептала она еле слышно. Он не ответил.

– Возьми меня с собой, - повторила она одними губами.

Море тихо наползало шелестящим одеялом и, вздохнув, откатывалось назад.

Возьми меня с собой…

Двое знали что делать.

Небольшая бухта, окруженная лесной поляной с цветущими незабудками, ранним утром

сверкала лазурью своей поверхности, застывшей как волшебное зеркало. Кругом стояли сосны.

Утреннее небо ещё не пылало раскалённостью раннего лета, а спускало прохладу утренних

часов.

– Здесь, - сказал первый и воткнул лопату в землю.

– Здесь, так здесь, - ответил второй, и устало упал в траву.

Копали минут сорок, тяжело дыша и выбрасывая комья земли из всё более углубляющейся ямы.

– Всё, - сказал первый. – Я думаю достаточно.

– Достаточно, так достаточно, - ответил второй и прислонился к стволу развесистой катальпы, затесавшейся между сосен. Поднял глаза к небу, где плыл ястреб.

Два портфеля и одна сумка полетели в глубину вырытой воронки. Первый обыскал карманы,

вытащил мобильный телефон, ключи от машины, документы, и всё кинул в яму. Второй сделал

то же самое и кинул в яму даже джинсы, оставшись в спортивных шортах. Первый аккуратно

снял костюм, уложил его в пакет и опустил в глубину тайника.

Принялись молча закапывать. За десять минут зашвыряли яму и разровняли поверхность.

Устало сели на траву возле куста эхинацеи. Молча смотрели на море и на разгоравшийся восход.

– Искупаемся? – предложил первый.

– Давай, - ответил второй.- Почему бы и нет?

Они зашли в морскую воду, покалывавшую тёплой волной. Немного постояли, глядя на

горизонт, пылающий своей линией в предвкушении рождения солнца.

– Хороша водичка, - сказал первый.

– Прелесть, - ответил второй. – Я не был в море лет десять.

Зашли глубже и медленно поплыли вперёд.

– Я всю жизнь мечтал совершить кругосветное путешествие, - сказал первый. – Всю жизнь. А