(Бес) Предел

— Неа. Соседке брала, она старенькая, ей до аптеки тяжело дойти, а без лекарства она буйная. А вы?

— Что я? — опускаю рукав джемпера и подхожу к ящику с аптечкой.

— Вы его принимаете?

— Нет, — спокойно отвечаю я, а самого неосознанно бесит эта тема. — Это не для меня. Садись и ешь. Можешь подогреть все в микроволновке.

— А для кого? — не унимается Олеся, прожигая меня взглядом.

— Для моей бабушки.

— Врете.

— И это мне говорит девка, которая не сказала ни разу правду?!

— Я не девка! — парирует она.

— Ну извините, пожалуйста, Олеся… как тебя по батюшке?

— Игоревна.

— Хорошее отчество.

— Ну хоть что-то вам нравится во мне, а то прям страшила века, как-то даже обидно, знаете ли, — внезапно выдает она.

— Да… типичная женская сущность. Я не сказал, что ты страшная, а всего лишь тощая, это, во-первых, а во-вторых, хватит болтать и иди ешь.

— Я не могу так, меня с детства гложет чувство вины, если я сделала что-то плохое. Это чувство съедает всю мою сущность до тех пор, пока я хотя бы не попытаюсь это исправить. Можно я вам руку обработаю?

— Да пожалуйста.

Ставлю на стол аптечку, а сам сажусь на стул. А потом недолго думая, вместо того, чтобы закатать рукав джемпера, я зачем-то его полностью снимаю. При этом ловлю себя на мысли, что сейчас мне могут воткнуть вилку в другую руку, неправильно распознав мои действия.

— А зачем вы сняли кофту? — настороженно спрашивает Олеся, берясь за салфетку и перекись.

— Чтобы тебя смутить. Смутил?

— Нет. Если бы штаны стянули вместе с трусами, то да. Но дальше смущенным были бы вы, потому что я бы вам точно чикнула ваше хозяйство. Кстати, у меня нормальные ноздри, и я не страшная, многие говорят, что я красивая… даже сейчас.

— Наверное, они под феназепамом. Ты издеваешься что ли?! — неосознанно дергаю рукой, когда Олеся заливает мою руку перекисью.

— Нет, любую ранку обрабатывают именно так. А у вас их тут четыре, значит больше надо. Потерпите, вы мужик, в конце концов, или кто?

— Понятно, песочница все же в силе.

— Не понимаю о чем вы.

— И не надо.

Замолкаю, не желая продолжать дурацкий разговор, знал бы, что девчонка окажется говорливой-не позвал бы. Говорить надо в меру, а лучше и вовсе тогда, когда я захочу услышать что-то в ответ. Может до Олеси дошло, что я хочу помолчать, а может дело в другом. Она так увлеченно и усердно обрабатывает мне плечо, что, кажется, сейчас высунет язык. И все же высунула, когда начала забинтовывать мне руку.

— Оставь, мне не нужен бинт.

— Нужен, чтобы ранка не соприкасалась с грязной одеждой, завтра снимите. А сегодня пусть останется.

Спорить с ней не хотелось, от того я и стерпел ее манипуляцию, и как только Олеся закончила, натянул на себя джемпер.

— А теперь мой руки и ешь. Давай, давай, не стесняйся. Еда не отравленная, могу все попробовать.

— Не надо, я вам верю.

Теперь мы меняемся местами, Олеся садится напротив меня, а я встаю из-за стола. От чего-то мне не хочется ее стеснять, но и уходить тоже. Вот и стою полубоком, делая вид, что копошусь в ящике, а сам невольно всматриваюсь в ее худое тело. Никогда не понимал, как люди доводят себя осознанно до такой худобы. Ну купи ты картошку, да поджарь ее, всяко жира прибавит, дешево и сердито. Не конфету же покупать на имеющиеся копейки. Хотя, о чем я, в детстве мне тоже хотелось конфет. Но передо мной не ребенок, черт возьми.

— Вы думаете о чем-то плохом?

— С чего ты взяла?

— Лоб хмурите, — выдает Олеся, закидывая кусок запеченной свинины в рот и толком ее не прожевав, продолжает набивать едой рот.

— Я думаю о тебе.

— Значит о плохом, — констатирует она и тянет руку к тарелке с мясной нарезкой.

— Глупости не говори, — отодвигаю стул и вновь сажусь напротив нее.

— Никогда не ела такого вкусного мяса. Да и не только его, — восторженно произносит она. — Вы готовили все это сами?

— Нет. Я заказываю еду на дом. Будь добра, прекрати говорить с набитым ртом. Просто ешь. И не спеши, а то еще подавишься.

Олеся кивает и, совершенно не смотря в мою сторону, продолжает набрасываться на еду. Жалость-это разрушающее чувство, нужно его срочно искоренять. Как только я об этом подумал, в глаза бросились Олесины руки, а точнее пальцы. То, что у нее худые ладони, это я понял давно, но почему-то только сейчас я обратил внимание на ее ногти. Плевать, что они пострижены под корень и не отдают чистотой, а вот то, что почти каждый палец представляет из себя воспаленное и наверняка, в будущем кроваво-гнойное месево, вызывает во мне самую что ни на есть тошноту. Перед глазами невольно воспроизводятся картинки того, как Марина сходила на маникюр, и чтобы сэкономить деньги пошла к начинашке, которая сделал ей все за полцены. Как же она тогда мучилась от того, что безмозговый недомастер покрамсал ей ноготь на безымянном пальце. Долбанный заусенец закончился обращением в гнойное отделение самой паршивой на свете больницы. Всего один палец вызывал у нее мучительную боль, а здесь каждый второй выглядит так, как будто сейчас лопнет, стоит только нажать. Тогда что чувствует она?! Черт, Бессонов, ну не твое это дело! Миллионы людей в данную минуту умирают от голода и боли. Всем не поможешь! Накорми и отпусти с Богом.

— С вами все в порядке, вы побледнели?

— Не все. Ты детдомовская?

— Нет.

— Бездомная?

— Почему вы так решили? — резко произносит Олеся, убирая вилку и нож в сторону.

— Интуиция.

— Тогда она вас подвела. У меня есть дом и родители.

— Тогда какого хрена ты полудохлая или полуживая, я еще не разобрался, третий раз за год нарываешься на насильников и ошиваешься по вечерам одна, худая, изможденная, больная, да еще и в одежде, которая совершенно не подходит для конца осени?!

— Я не больная! Просто у меня такая комплекция, кому-то суждено быть худым, кому-то толстым. И родители у меня есть, пусть в другом городе, но есть. И дом тоже. Я снимаю комнату в коммуналке вместе со своей подружкой, но так получилось, что сегодня я пришла на работу, а меня уволили… А с девочкой у нас договоренность, что, когда у меня сутки, она приводит своего парня. Не могу же я появиться в нашей комнате, когда они там…

— Трахаются. То есть, ты бы ночевала до утра на скамейке или где-то еще, пока в комнате, половину которой ты снимаешь, какой-то еб*рь трахает твою сучку-соседку, а потом заснет на твоем законном месте?

— Ну зачем вы так? Инна нормальная и ее парень тоже. Не могу я портить людям вечер. Блин, это сложно объяснить.

— Ты еще глупее, чем я думал.

Вскакиваю со стула, пытаюсь переварить информацию, особенно непонятно, где семнадцатилетний ребенок может работать, но понимаю, что не услышу ничего приятного. Ставлю чайник и насыпаю кофе в чашку. Надо расслабиться.

— На ночь кофе вредно.

— Кофе-мужского рода, стало быть кофе вреден.

— Ну пусть будет так.

— А вреден не кофе, вредно умирать молодым. Чай будешь?

— Мне хватит и сока. Кстати, очень вкусный. И за ужин спасибо.

Глава 7

По-хорошему, мне бы заткнуться и не лезть со своими вопросами, а еще лучше выпроводить ее из дома, и подкинуть на прощание пару бумажек, чтобы переночевала не на улице, а в каком-нибудь хостеле, но вместо этого я заливаю кипяток в чашку и в очередной раз сажусь за стол напротив Олеси. Дальше еще хуже, я говорю то, чего в жизни не ожидал от себя услышать.

— Переночуешь у меня, а утром отвезу тебя куда скажешь. Не трону я тебя, не бойся. Комната отдельная, — Олеся кладет на тарелку кусок овощного рулета и смотрит на меня так, словно сканирует. Вот в такой момент мне кажется, что она взрослая умудренная опытом женщина. Ужас какой-то, ну и взгляд. Еще меня оборотнем называет, ну-ну.