Глава I

В самом начале удлинённые предложения и далее, вероятно, лишние фразы пугали его, привыкшего к тонкому стилю, а потом становились удобными. Разные главы отличались ритмом и длиной, но за каждым разворотом ждал какой-то новый образ. Было очевидно, что написанное соединялось с двух рук и даже полутора головами (мужской и украдкой женской) – всё это запутывало сюжет и создавало загадочную двойственность, часто так любимую женщинами. Медленно пился свежий кофе. Взяв за переплёт новый только что изданный роман, он провалился в чужие мысли, автоматически примеряя часть из них на себя. Пикантности прибавляло и то, что он читал сразу две книги.

Действие настолько завлекло его, что, казалось, проще было изъять героя, нежели объясняться с ним через приятно пахнущие новые страницы книги. Запах, которого нет в цифровом и всё более от этого одиноком мире, который отправляет в далёкое прошлое, перематывая воспоминания назад подобно хорошо сделанной киноленте. Он сидел за книгой, и читать по диагонали было неинтересно – сейчас схватывалась каждая строчка текста, пальцы уверенно перелистывали бумагу.

– Дорогая, а ты когда-то доставала кого-нибудь с обложек журналов или из воспоминаний для дельного разговора?

– Да, но чаще из кафе или возвращала наяву – с весёлой улыбкой ответила стройная девушка, привыкшая к уверенной игре не только с мужским полом, но и с разного рода терзаниями, иногда одолевающими её.

Мило улыбнуться, часто даже самой себе, для таких людей многим проще раздумий и долгих расчётов, хотя в перепалке словами третий ответ, идущий после мгновенной остроумной реплики собеседника, нередко ставил в тупик интеллектуалов и души компании… Бесконечна и разнообразна людская натура, нет в ней логики просчёта другим – меняются обстоятельства и отчудачит что-то такое человек, что никто и подумать не мог. А он просто таил или заложено в нём было нераспознанное, скрытое от опытных глаз.

В этот вечер Александру Переменову хотелось больше всего остаться наедине с собой и подумать в очередной раз над всевозможными делами и немного занудно систематизировать задуманное. Но в очередной раз то разговоры его подруги, то не сделанное мелкое дело отвлекали от гармонии размышления и сильно закручивали весь сюжет, так как в него с каждым днём «бездействия» вмешивались новые и невидимые простому глазу обстоятельства, которые постепенно приводили Александра к мысли более уверенно и решительно действовать, а потом уже растворялись в каждодневной ежевечерней суете и напоминали кружение юлы с неизбежным падением на бок в задумчивой позе.

Месяц сменялся месяцем, а первое когда-то впечатление наматывало на себя уже десятки повторений и не походило на любимую музыку, которую в детстве сотнями раз проигрывали и слушали, не уставая от знакомой мелодии и слов. Толстовская длина предложения и в особенности чеховское знание жизни, действующие и в современности, не переставали давать сбои в повторяющихся событиях, происходящих по его воле в очередной раз для того, чтобы, чтобы… чтобы, надо, надо и в довесок несколько фраз самому себе, что это действительно сейчас верно и логично. И всё-таки по-толстовски завернуть что либо, но в устной форме, ему было привычно и грело душу, когда слушательница проявляла интерес и получалось, и настроения двух людей совпадали по любой имеющей объяснение причине. Саша и его подруга были отличной модной умной парой.

На сцене было шумно и обсуждаемо многое из того, что обсуждается напоказ для неприхотливого или искушённого зрителя – разные голоса раздавались из толпы в тот ранний вечер, когда режиссёр, накричав на свою команду, демонстративно посоветовал им самим поруководить процессом, обманчиво уступая первую скрипку умеющим играть людям, но не утончённым настолько в длительном соприкосновении с игрой с другой стороны. Прошлое стояло в одеждах играющих, будущее маячило на горизонте нескольких дней, которые оставались до премьеры. Слышались реплики и выученные монологи, составляющие ту небольшую часть, что режиссёр разрешил нескольким актёрам придумать самим и обещая оставить почти в первозданном виде в лоне идеи будущей постановки.

Туманом при одном дыхании Рассеялась вся будничность у дней. Река прозрачна безысходною возможностью Уплыть по ней. Так настоящее играет волей Из перемен. Её рука спадает нежно К ладони в плен. Азарт забыться и днём подумать Над тем, что есть. И улететь бы во сне красивом, Как чья-то весть. И верить смело в те дни мирские, Где наш успех. Я был в тот вечер в обнимку Счастливей всех. И вот уходит часть безрассудства В дороги даль — Так ночь неспешно кладёт на землю Свою вуаль. Я в тишине восхода — Восторжен миг, И одеянья ночи Красивый лик. Луна неспешна и дождь-певец Читают в вечер из новых мест. Красив и молод рассказ побед, И многоцветна влюблённость лет.

Так объяснялся монологом перед камерой и отчасти самим собой Володя Изнанков, руководивший в прошлом огромным коллективом, добившийся успехов на поприще денег и обустройства, а после спокойно оставивший все дела ради увлечения, на которое никогда не хватало времени и где он, несмотря на свои возможности, всегда был где-то с другой стороны экрана.

…Клубившийся дым столицы, отошедшей от летнего смога годами ранее и воспоминаний о нём, повторялся уже более добродушно в сигаретном и кальянном дыму одной из модных московских кофеен с более солидным и вычурным названием. Завораживающие ноги и безупречно подобранные оттенки цветов сумочек с одеждой украшали хозяек соседних столиков, говорящих о своих победах и почему-то вечных проблемах друг другу напропалую допоздна. Деловые разговоры, занимающие какие-то минуты, закрывались приятной ширмой и туманом из музыки и заказанного вещества в бокале. Красота и азарт вперемешку с соблазном окаймляли мысли и рассуждения даже на улице посреди свежего воздуха у входа в заведение. Часто так горный воздух, ворвавшийся поутру в окошко, будит или напоминает хозяину о властелине здешних мест, ещё чаще так стрелка часов напоминает о простой будничности и законченности понятия выходных, но здесь была возможность прикрутить свой циферблат к стене, и ничто не заставляло вспоминать о нём и бросать взгляд на вечно стремящиеся к утру цифровые ходули. Образность переполняла его голову, отражалась в строках на бумаге и отложенных мыслях, отсортированных в записанное навсегда, когда час сменяется часом – в основном просто прожиганием времени, откладывая во многом уже похожие и поднадоевшие картины, накапливающиеся где-то в глубине и вырывающиеся потом поступками вопреки и потому что «достало». Ряд мыслей встречался с другим. Уступая комфорту расслабления, искомого постоянно после тяжёлого дня и не менее сложного утра, которое он встречал не смотря ни на что в белой рубашке с видом на раннюю осеннюю погоду, только просматривающуюся в окончании ещё вполне жаркого и беззаботно красивого уходящего лета. В период сидения и разговоров странным образом Володе представлялся образ то солидного отдыхающего бизнесмена с расстёгнутым галстуком, то молодого ловеласа в модной рубашке и дорогих ботинках, а иногда вся картина сменялась на взгляд со стороны двух красавиц, по его мнению находящих в его персоне гулящего простого студента престижного вуза с пустой квартирой, готовой приютить всю компанию и расположенную к беззаботному разговору, хотя им он скорее всего молчаливо дарил картину задумчивого меняющегося взглядом взрослого и одновременно совсем юного персонажа, но точно готового угостить коктейлем и знакомством с собеседниками. К утру определёнными были лишь часы, неумолимо заставляющие определиться со своими планами и бегущими к уже сегодняшнему и совершенно новому дню, обещающему быть совершенно таким же, как предыдущий, если ничего не предпринимать и плыть по течению.

Разговор резко сменился на свежий деловой тон с приходом Александра, хотя, скорее, это была небольшая передышка в раздумьях и мостик к постепенному отъезду домой, который с каждой минутой становился всё желаннее и уютнее кожаного дивана ресторана – красивого, но чужого и порядком поднадоевшего. Домой, просто домой, где тихо, спокойно и в эти дни приятно одиноко и солнечно – там разбудит гроза и возобновит не начатое ранее раздумье, ставшее постоянным спутником в каждодневной круговерти всевозможных событий и начинавшегося удивительного приключения.

Клавиши, письма. 19 век. Я состою из зарисовок, Здесь внерабочий бег. Ножик срезает белый конверт, Она лежит. Красное дерево, маркетри, арка И гость спешит. Запах у книг, чернил и прогулок, Потёмкин граф. Он не растоптан и для державы, Хоть и богат. Линии слова стали длиннее, Пауз межстрочья нет. Русский романс, вина французские, Высший и простой свет. Где они все, где это время Лишь пару лавок вдоль, Где антикварный и непростой Вводишь ты свой пароль. Есть каждодневность, давни традиции Рушить всю связь времён. Как маг всё назад листающий В истории ход влюблён. Песенна рифма, бал и застолье Победа и галстук нов. Полмира, личности, Космос и планетарный зов. Новая общность, старые гены Санкт-Петербург – турист. Из-за стены мудрый китаец Смотрит, как гимназист. Новый бульвар, век технологий Лавки все с юэсби. Шлемы на пляже, Или на рейде, СМИ, снова СМИ и СМИ.

…Развеялась, наконец-то развеялась вся эта сложная дымка из выбора приоритетов на ближайшее время. Рядом был только русский север с его настоящими морозами и бескрайними тысячами километров, преодолеваемых лишь посредством вертолёта и силы духа. Недосягаема была отсюда Москва, театральный и кофейный бомонд, красивые женщины, богатая кредитная жизнь и портфельные инвестиции. И даже полная экипировка при одном лишь безрассудном шаге в сторону не помогла бы, одарив напоследок душу лишь полярным сиянием. Не было сил думать и воображать образы, хотелось фотографировать техникой и памятью, съесть запас из рюкзака и просто смотреть вдаль, которая простиралась к холодному морю и одинокой станции то ли погранзаставы ФСБ, то ли геологической экспедиции. Солярка, вертушка, сани, зимник и собачьи слюни, капающие из горячего рта на холодный снег. В прошлых главах и абзацах оставались театральные пассажи, посиделки, семья, друзья, работа, работа, снова она и привычный ряд с ожиданием возвращения. Как ни странно, но последнее почему-то не вырисовывалось стандартным привычным образом – скорее через какое-то событие, меняющее привычный ход вещей настолько, что прежние будни казались смешными. Не менее странным было и то, что мороз и алкоголь холодили разум и совсем по-иному отзывались в голове и реальности происходящего. Надоедало усложнять, хотелось размышлять и говорить многим проще, чем привычка. Короткими предложениями, диалогом с самим собой, с рядом находившимися друзьями и чем-то неведомым, настолько загадочным, что ни боязнь потеряться, ни расплывчатость географии этих мест не имели никакого значения. Это была определённая точка невозврата, хотя с полной уверенностью сохранности тыла, остававшегося далеко. Невозврата иного рода, открывшегося здесь. Открывавшегося шаг за шагом, оставлявшего свой снежный след, по которому никто не шёл и не мог пойти просто так.