Беседы об искусстве (сборник)

Взгляните на любую картину таких мастеров, как Тициан или, к примеру, Рембрандт.

В тициановских вельможах живет та же горделивая энергия, которой, без всякого сомнения, был наделен автор. А пышнотелые обнаженные женщины, позволяющие обожествлять себя, уверены в своем превосходстве. Его пейзажи, декорированные величественными деревьями, которых касаются пурпурные лучи солнечных закатов, не менее горделивы, чем персонажи его картин. В мире, созданном Тицианом, царит аристократическая гордость – это основной мотив его гения.

Гордость иного рода освещает сморщенные потемневшие лица пожилых ремесленников, которых писал Рембрандт; она освещает закопченные каморки и маленькие бутылочно-зеленые оконца; отбрасывает неожиданные блики на его равнинные сельские пейзажи; придает величественное звучание соломенным крышам, которые его резец с такой нежностью гравировал на меди. Прекрасная доблесть скромности, священное трепетное отношение к самым обыденным и в то же время любимым вещам; величие смирения, с которым покорно принимают и достойно несут свой крест.

Мысль великих художников так жизненна, так глубока, что проявляется вне всякой сюжетности. Для ее выражения нет необходимости в демонстрации целостной фигуры. В любом фрагменте принадлежащего им шедевра вы увидите воплощение души художника. Сравним, если хотите, руки на двух портретах кисти Тициана и Рембрандта. На холсте Тициана рука будет властно-повелительной, у Рембрандта – скромной и мужественной. В крохотном кусочке каждой из картин – квинтэссенция манеры мастера.

Со страстным вниманием я выслушал это кредо поборника духовного начала в искусстве, но не смог удержаться от замечания:

– Мэтр, никто не усомнится в том, что картины и скульптуры могут внушить зрителю самые глубокие мысли, но многие скептики утверждают, что ваятели и живописцы вовсе не имели их в виду, что мы сами вкладываем эти идеи в их творения. Они полагают, что художники действуют чисто инстинктивно, подобно Сивилле [113] , которая со своего треножника изрекала предсказания богов, не ведая смысла своих пророчеств.

Ваши слова ясно свидетельствуют о том, что вашу руку, по крайней мере, направляет дух, но так ли обстоит дело у других мастеров? Всегда ли они размышляют во время работы? Присуще ли им точное представление о том, какой смысл открывается поклонникам в их произведениях?

113

Сивилла– жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах, восседавшая на треножнике.

– Давайте оговорим, – смеясь, заметил Роден, – существуют поклонники со столь изощренным умом, что они приписывают художникам совершенно неожиданные намерения. Эти не в счет.

Но заверяю вас, что мастера всегда отдают себе полный отчет в том, что они делают.

И, покачав головой, добавил:

– На самом деле, если бы скептики, которых вы имеете в виду, знали, сколько энергии порой требуется художнику, чтобы хоть отдаленно передать силу его мыслей и чувств, они бы, конечно, не усомнились: то, что ясно проступает на холсте или в скульптуре, выражено с определенным намерением.

Помолчав, он добавил:

– Вообще, к наиболее совершенным творениям следует отнести те, где невозможно усмотреть ни малейшего дефекта, невыразительных форм, линий или красок, те, где абсолютно все проникнуто мыслью и чувством.

Весьма возможно, что, когда художники одушевляют Природу, они заблуждаются.

Возможно, что Природа направляется безразличной ко всему Силой или же Волей, чьи намерения наш разум постичь не в состоянии.

Но по меньшей мере художник, представляя придуманную им вселенную, формулирует свою собственную мечту, а в образах Природы воспевает свою душу.

И таким образом он обогащает душу человечества.

Сообщая материальному миру оттенки своего внутреннего мира, он пробуждает в восхищенных современниках тысячи нюансов чувства, открывает им их собственные, дотоле неведомые богатства, новые причины, заставляющие их любить жизнь, новые светлые ориентиры.

И, как сказал Данте о Вергилии, он является их проводником, покровителем и наставником.

Глава IX Тайна в искусстве

Однажды утром я отправился в Медон повидать Родена. В коридоре его дома мне сказали, что он приболел и отдыхает в своей комнате. Я уже развернулся, чтобы уйти, как дверь, выходящая на верхнюю площадку лестницы, отворилась и до меня донесся голос Родена:

– Поднимайтесь же, вы доставите мне удовольствие!

Я поспешил принять приглашение и нашел Родена в халате и домашних туфлях, непричесанного; поскольку дело было в ноябре, он сидел перед пылающим камином.

– В это время года я позволяю себе прихворнуть, – сказал он.

– ???

– Ну да! В течение всего года у меня столько обязанностей, столько хлопот, что некогда и вздохнуть. Но усталость все нарастает, и к концу года, как я ни упорствую, чтобы ее побороть, приходится на несколько дней останавливать работу.

Выслушивая это признание, я заметил на стене напротив большое распятие с фигурой Христа в три четверти натуральной величины. Это была раскрашенная деревянная скульптура. Распятое тело обвисло на кресте, как жалкий лоскут: зеленоватая обескровленная плоть, голова скорбно поникла; Сын Божий мертв, и Его воскрешение кажется невозможным: таинственное жертвоприношение свершилось.

– Любуетесь моим «Распятием»? – спросил Роден. – Дивная вещь, не правда ли? Своим реалистическим подходом оно напоминает «Распятие» из церкви Святого Креста в Бургосе – впечатляющий образ, ужасный, можно сказать, отталкивающий, это изображение можно принять за настоящий труп…

Этот Христос куда менее натуралистичен. Как здесь чисты и гармоничны линии тела и рук!

Видя, в какой восторг пришел Роден, я решил спросить его, религиозен ли он.

– Смотря какое значение вкладывать в это слово, – ответил он. – Если считать религиозным человека, который принуждает себя к выполнению соответствующих обрядов, подчиняется определенным догмам, то я, разумеется, не религиозен. Да и есть ли таковые в наше время? Кто способен отрешиться от критического настроя ума, от разума как такового?

Но религия, на мой взгляд, это не бормотание «Верую», а нечто иное. Это ощущение всего непонятного, непостижимого в мире, преклонение перед неведомой силой, на которой основаны мировые законы, которая охраняет всякое живое существо; это предположение, согласно которому Природа не улавливается нашими пятью чувствами, – это громадная сфера, которую невозможно увидеть ни обычным, ни духовным зрением; это, наконец, порыв нашего сознания к бесконечному, к вечности, к безграничному познанию и любви – быть может, иллюзорный, но заставляющий нашу мысль окрыленно трепетать в этой жизни.