Беседы об искусстве (сборник)

Мораль, вытекающая из этих двух примеров: можно по зрелом размышлении установить в искусстве, казалось бы, самые разумные запреты и тогда на законных основаниях упрекать посредственность в их нарушении, но – самое удивительное – гений может нарушать их практически безнаказанно.

Осматривая во время речи Родена мастерскую, я натолкнулся взглядом на гипсовую копию «Уголино» [105] .

Это фигура, исполненная грандиозного реализма. Она вовсе не напоминает скульптурную группу Карпо [106] – в ней больше патетики, если это возможно. В творении Карпо пизанский граф вне себя от ярости, голода, ему мучительно видеть своих детей на краю гибели, он в отчаянии впивается [зубами] в свои кулаки.

105

Уголино– персонаж «Божественной комедии» Данте, о нем рассказывается в XXXIII песне «Ада». Будучи заточен врагами в башню, Уголино умер голодной смертью вместе со своими сыновьями.

106

Имеется в виду трагическая по духу бронзовая скульптурная композиция Карпо «Уголино и его дети» (1857 – 1860; Лувр).

У Родена изображен позднейший момент драмы. Дети Уголино, лежащие на земле, мертвы, их отец, мучимый голодом, впал в звериное состояние и на четвереньках подполз к их телам, склонился к вожделенной плоти и тут же резко отпрянул. В нем происходит жестокая борьба: звериному, требующему насыщения началу противостоит мыслящее, любящее существо, в котором все содрогается от подобного кощунства. Невероятное потрясающее зрелище!

– Вот пример, который, как и «Кораблекрушение» [из «Дон-Жуана»], подтверждает ваши слова.

Конечно, необходимо прочесть «Божественную комедию», чтобы представить себе причины и условия мученической драмы Уголино, но даже если не знать дантовских терцин, и то невозможно остаться равнодушным к ужасным внутренним терзаниям, исказившим его черты.

– По правде сказать, если литературный сюжет достаточно известен, художник может интерпретировать его, не боясь быть непонятым, – заметил Роден. – Но, по-моему, все же лучше, когда творения художника или скульптора интересны сами по себе. Искусство в состоянии возбуждать мысли и мечты, не прибегая ни в коей мере к помощи литературы. Вместо того чтобы иллюстрировать сцены из поэм, можно прибегнуть к прозрачным символам, вовсе не подразумевающим письменного текста.

Таков в целом мой метод, и мне он весьма подходит.

Хозяин мастерской указал на окружавшие нас статуи: работы Родена на своем немом языке подтверждали сказанное их создателем. Я увидел, что здесь собраны копии наиболее концептуальных произведений скульптора.

Я принялся разглядывать их.

Меня привлекла восхитительная копия роденовской «Мысли», выставленной в Люксембургском дворце.

Кто не помнит этой оригинальной вещи?

Это головка женщины, совсем юной, хрупкой, с чертами удивительно нежными и тонкими, почти бесплотными. Она склонилась, окруженная ореолом грез. Оборка легкого чепчика? Вокруг ее лба она кажется крыльями этих грез. Но ее шея и подбородок вырастают из массивной грубой мраморной глыбы, как из шейной колодки, от которой невозможно освободиться.

Этот символ нетрудно расшифровать. Ирреальная Мысль рождается в недрах косной материи, озаряя ее отблеском своего сияния, но тщетно пытаться высвободиться из тяжких оков действительности.

Я перевел взгляд на «Иллюзию, дочь Икара [107] ».

Это воплощение ангельского очарования юности. Он парил на своих больших крыльях, как вдруг жестокий порыв ветра прибил его к земле так, что чудное лицо ударилось о скалу, но крылья уцелели и еще трепещут в пространстве. Поскольку Иллюзия бессмертна, она вскоре возобновит свой полет, чтобы вновь и вновь, как и в первый раз, разбиваясь, обагрять кровью землю. Неистребимость надежд и вечное крушение Иллюзии.

107

Икар– в древнегреческой мифологии сын архитектора, скульптора и изобретателя Дедала.

Теперь я сосредоточил внимание на третьей скульптуре – «Женщина-кентавр».

Сказочное создание – человеческие голова и торс отчаянно стремятся дотянуться до недостижимой цели, протягивая к ней руки, но задние ноги прочно, как аркбутаны, упираются в почву, а неповоротливый конский круп, глубоко увязший в грязи, сопротивляется изо всех сил. Ужасающее разделение двух натур, составляющих бедного монстра. Образ возвышенной души, чьи высокие порывы увязают в тине плоти!

– В подобных сюжетах мысль, как мне кажется, улавливается без труда, – заметил Роден. – Они без всяких внешних импульсов возбуждают воображение зрителя и, не сковывая его, обеспечивают свободный полет фантазии. В этом, по-моему, и состоит роль искусства. Создаваемые им формы служат лишь предлогом для бесконечного развития чувства.

В этот момент я оказался перед мраморной группой, изображавшей Пигмалиона [108] и изваянную им статую. Античный скульптор страстно обнимал свое творение, и статуя оживала под его прикосновением.

Роден неожиданно заговорил:

– Вы будете удивлены. Я должен показать вам первый набросок этой композиции.

С этими словами он подвел меня к гипсовому слепку.

Я и вправду удивился. То, что предстало передо мной, не имело ни малейшего отношения к мифу о Пигмалионе. Мохноногий фавн с рожками пылко прильнул к трепещущей нимфе. Совершенно иной сюжет, хотя очертания групп были схожи.

108

Пигмалион– в древнегреческой мифологии царь Кипра, создавший из слоновой кости статую прекрасной женщины, в которую, по его просьбе, боги вдохнули жизнь.

Роден, казалось, наслаждался моим немым изумлением.

Превращение сюжета меня сильно озадачило. Это опровергало все слышанное и виденное мною ранее, доказывая, что мастер способен отнестись к трактуемому им сюжету с очевидным равнодушием…

Роден поглядывал на меня почти насмешливо.

– В общем-то, не стоит придавать трактуемым сюжетам чрезмерного значения, – заявил он. – Без сомнения, сюжет играет определенную роль, он способен привлечь зрителя, но главная забота художника – это передача живой игры мышц. Все прочее не столь важно.

И, заметив мое замешательство, внезапно бросил:

– Не думайте, мой дорогой Гзель, что последние мои слова противоречат сказанному мной ранее.

Мое суждение о том, что ваятель может ограничиться воплощением трепещущей плоти, не отвлекаясь на сюжет, не означает, что я исключаю из процесса работы мысль; если я заявляю, что можно обойтись без поиска символов, сие не значит, что я являюсь поборником искусства, лишенного духовного содержания. Ведь, по правде говоря, все есть идея, все есть символ.

Так, формы и позы человеческого существа непременно несут и душевные эмоции. Тело всегда выражает дух, оболочкой которого оно является. И для того, кто умеет видеть, в наготе открывается наиболее глубокий смысл. Так великий скульптор Фидий в величавом ритме очертаний и линий познает светлую гармонию, коей божественная мудрость объяла всю Природу; обычный торс, спокойный, уравновешенный, излучающий силу и изящество, заставляет его помышлять о всемогущем разуме, который правит миром.

Восприятие красивого пейзажа связано не только с вызываемыми им более или менее приятными ощущениями, но еще и с мыслями, которые он навевает. Линии и краски, наблюдаемые нами, волнуют не сами по себе, но благодаря глубинному смыслу, заключенному в них. В силуэте деревьев, в очертаниях горизонта крупные мастера пейзажа, такие как Рейсдаль [109] , Кейпы [110] , Коро [111] , Теодор Руссо [112] , читают мысль – забавную или тяжелую, дерзкую или нагоняющую уныние, мирную или тревожащую – в зависимости от их расположения духа.

109

Рейсдаль Якоб ван(1628/1629 – 1682) – голландский живописец-пейзажист, автор офортов.

110

Кейп Альберт(1620 – 1691) – голландский художник-пейзажист; Кейп Якоб Герриц(1594 – 1651) – голландский художник-портретист, отец А. Кейпа.

111

Коро Камилл(1796 – 1875) – художник, один из создателей реалистического пейзажа.

112

Руссо Теодор(1812 – 1867) – живописец, глава барбизонской школы.

Художник, переполняемый чувствами, не может вообразить ничего, чем он не был бы обязан себе самому. Так же и мироздание он наделяет сознанием, подобным его собственному. И нет ни живого организма, ни объекта неживой природы, ни облачка в небе, ни зеленеющего побега в степи, который не доверил бы ему секрета неизмеримой мощи, сокрытой в каждой вещи.

Посмотрите на шедевры искусства. Художники верят, что уловили во вселенной ту мысль, тот импульс, с которыми связана их красота.

Почему так прекрасны наши средневековые соборы? Потому что в каждой их детали кроется изображение жизни: от человеческих фигур порталов до черенков растений, расцветающих на капителях колонн, – на всем отпечаток небесной любви. Смиренным творцам Средневековья повсюду виделись отблески бесконечной благодати. С прелестной наивностью они отразили их даже на лицах демонов, а самих демонов, добродушных и лукавых, наделили чертами родственного сходства с ангелами.