Бешенство

Тоби вспомнила, как в ту ночь она в одиночестве и смятении сидела на диване и в сопровождении мрачного Мендельсона листала медицинские журналы.

«Вряд ли тот вечер можно было испортить», — подумала она.

— Тем не менее, — сказал он, — я хотел бы ответить тем же. Уже почти полдень. Я провел здесь все утро и уже мечтаю выбраться из этого чертова здания. Если вы свободны… и если хотите…

— В смысле… Прямо сейчас?

Такого она не ожидала. Секунду Тоби смотрела на Дворака, думая о том, как ей хотелось, чтобы это произошло, и при этом опасаясь, что слишком многого ждет от этого приглашения.

Похоже, он воспринял ее заминку как нежелание.

— Извините, возможно, я должен был предупредить заранее. Может, в другой раз.

— Нет, в смысле, да. Сейчас вполне подходит, — поспешила согласиться она.

— Правда?

— При одном условии. Если вы не против.

Он склонил голову набок, не зная, чего ожидать.

— Давайте посидим в парке, — задумчиво предложила Тоби. — Я знаю, на улице холодновато, но я уже неделю не видела солнца. А мне так хотелось бы сейчас посидеть на солнышке.

— А вы знаете, мне тоже, — усмехнулся он. — Я только возьму пальто.

14

Укутавшись в шарфы, они сидели рядышком на садовой скамейке и ели дымящуюся пиццу прямо из картонной коробки. К обоюдному удивлению они, не сговариваясь, выбрали один и тот же сорт — цыпленок по-тайски под арахисовым соусом. «Великие умы мыслят одинаково», — смеялся Дворак, пока они под облетающими деревьями шли к скамейке возле пруда. Ветер был холодным, однако на ясном небе сияло солнце.

«Это совсем другой человек», — подумала Тоби, глядя в лицо Дворака. Его волосы растрепались, щеки раскраснелись от ветра. Стоило вытащить его из этого гнетущего здания, подальше от мертвецов, и он стал совершенно иным. Человеком со смеющимися глазами. Ей стало любопытно: а вдруг она тоже выглядит по-другому? Ветер раскидал ее волосы в разные стороны, она перепачкала руки пиццей, но в этот момент Тоби чувствовала, что уже давно не была такой привлекательной. Возможно, потому, что Дворак так смотрел на нее, — ничто не делает женщину красивее, чем улыбка желанного мужчины.

Она подняла голову, упиваясь яркостью дня.

— Я почти забыла, как приятно посидеть на солнышке.

— Неужели вы так давно его не видели?

— По-моему, несколько недель. Сначала лил дождь. А потом несколько солнечных деньков я просто проспала.

— А почему вы предпочитаете ночные смены?

Она доела последний кусочек пиццы и брезгливо обтерла испачканные соусом руки.

— На самом деле выбирать особо не приходилось. Когда я закончила интернатуру, в больницу Спрингер требовались только врачи на ночную смену. Поначалу все было неплохо. После полуночи в неотложке обычно затишье, и мне даже удавалось вздремнуть. Потом я ехала домой, снова спала, и у меня весь день оставался свободным. — Она покачала головой: — Это было десять лет назад. Когда тебе чуть больше двадцати, можно довольствоваться и коротким сном.

— Средний возраст — это кошмар.

— Средний возраст? О чем вы, дружище?

Он засмеялся, прищурившись от солнца.

— Значит, прошло десять лет, вы уже дама в годах в свои — сколько? Тридцать с чем-то? И все еще гробите себя на этих дежурствах?

— Постепенно я втянулась, это даже приносило некоторое удобство. Работала с одними и теми же сестрами. С людьми, которым могла доверять. — Тоби вздохнула. — А потом у мамы обострилась болезнь Альцгеймера. И мне нужно было весь день находиться дома. Ухаживать за ней. А сейчас у меня есть ночная сиделка, а утром я возвращаюсь с работы и принимаю дежурство.

— Похоже, вы безрассудно тратите свою энергию.

Она пожала плечами.

— А что еще остается? На самом деле мне повезло. По крайней мере я могу позволить себе нанять помощника и продолжать работать, в отличие от многих других женщин. А моя мама — даже когда бывала особенно невыносимой — никогда не переставала быть… — Тоби задумалась, подыскивая наиболее точное слово. — Доброй. Она всегда, всегда была добрым человеком.

— Мне кажется, вы очень похожи на мать, — заметил он.

— В этом? Нет, к сожалению. — Тоби посмотрела на пруд, по воде плясала мелкая зыбь. — По-моему, я слишком нетерпелива. Слишком настойчива для доброго человека.

— Да, настойчивости у вас не отнять, доктор Харпер. Я понял это еще во время нашего первого разговора. По лицу можно прочесть все ваши эмоции.

— Жуть, правда?

— Возможно, так здоровее для психики. По крайней мере вы так разряжаетесь. Честно говоря, я бы не отказался от некоторой части вашей энергии.

— А я бы не отказалась от вашей сдержанности, — грустно призналась она.

Последний кусок пиццы был съеден. Они встали, сунули коробку в урну и пошли прогуляться. Дворак, похоже, не замечал холода; он двигался легко и даже с некоторой долговязой грацией; пальто было расстегнуто, а шарф развевался за плечом словно шлейф.

— Я в жизни еще не встречала ни одного патологоанатома, который не был бы сдержанным, — заметила Тоби. — Вы все, что ли, такие непроницаемые?

— В смысле, у всех ли такой коматозный характер?

— Ну, я встречала только тихонь. Но при этом очень осведомленных, как будто им известно все на свете.

— Известно.

Она посмотрела в его бесстрастное лицо и рассмеялась:

— Отлично сыграно, Дэн. Вы меня убедили.

— На самом деле этому нас учат на стажировке. Как делать умный вид. Те, кто не справляется, идут в хирурги.

Запрокинув голову, она захохотала еще громче.

— Хотя то, что вы сказали, правда, — признался Дэниел. — В патологоанатомы обычно идут тихони. Наша специализация привлекает тех, кто предпочитает работать в подвалах. Кому больше нравится смотреть в микроскоп, чем общаться с живыми людьми.

— Вам тоже это больше нравится?

— Я бы сказал, да. Я не слишком разбираюсь в людях. Что, возможно, объясняет мой развод.

С минуту они шли молча. Ветер нагнал облаков, и теперь солнечные пятна перемежались с тенями.

— Она тоже была врачом?

— Тоже патологом. Блестящим и тоже очень скрытным. Я даже не заметил, как что-то между нами разладилось. Пока она не ушла от меня. Думаю, это доказывает, что мы оба достаточно непроницаемы.

— Что не всегда полезно для брака, насколько я понимаю.

— Это верно. — Внезапно Дворак остановился и взглянул на свой ремень. — Кто-то меня вызывает, — сообщил он, хмуро глядя на индикатор пейджера.

— Там, дальше, есть таксофон.

Пока Дворак звонил, Тоби стояла возле будки, закрыв глаза и наслаждаясь солнцем, которое ненадолго пробилось сквозь череду облаков. Моментом радости лишь оттого, что жива. Она почти не различала слов Дворака. Только услышав «Казаркин Холм», она внезапно обернулась и посмотрела на него сквозь пластиковое окошко.