Бешеный волк (сборник)
Шрифт:
Еще не зная того, волк и человек не приручали друг друга, а просто выбрали одну судьбу, оба оставшись такими, какими их сделала природа.
И им пришлось пройти этот путь до конца.
Хотя, конец у них будет, сосем разным…14
Для того, чтобы выйти замуж за генерал-полковника, девушке, иногда, требуется смелость.
– Как вас зовут? – спросил генерал девушку.
– Ирина, – то, что произошло дальше, Ирина не могла рассказать никому, ни подругам, ни матери. Она просто не знала, какими словами это можно сделать, потому, что генерал вдруг стал тем, кем генералы ни бывают никогда – очень смешным ребенком.
Он смотрел ей в глаза, смотрел и вдруг заговорил:
– Вы ведь пришли сюда что-то купить, но ведь здесь же ничего нет. А у меня дома два, наверное, полных холодильника. Я вам все это отдам… Ой, что я говорю… Вы простите…
Я совсем не это
– Я вижу, – улыбнулась Ирина.
– Пойдемте ко мне… Вы только не подумайте… Если ваши родители волнуются, можно позвонить им из моей машины… Вы только ничего не подумайте…
– Я ничего и не думаю.
– Мы просто посидим. А потом, моя машина отвезет вас, куда захотите… Я опять говорю что-то не то… Я просто не хочу, что бы вы уходили… Я вас больше не встречу… Это очень важно… Я не знаю, что нужно сказать… Простите… Я не знаю, как нужно сказать… Вы послушаете музыку…
А я послушаю вас.
– Не надо волноваться. Вы все просто и ясно сказали…Почти в центре, не то, чтобы голодной, но какой-то беспродуктной Москвы генерал Франтов кормил девушку осетриной и многослойным сыром. Сам он ничего не ел, а просто слушал ее, хотя ничего особенного Ирина не рассказывала.
Она говорила о маме, об институте, о Бухарине, о журнале «Огонек» и газете «Московские новости» – обо всем том, о чем говорила вся Москва.
А генерал слушал, и ему не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.
Когда Ирина стала собираться домой, Иван Иванович хотел ее удержать:
– Подождите. А икра… – и понял, что опять сказал глупость. Даже не глупость, а что-то совсем не то, что хотел сказать, – Простите.
– Ничего. Я и сама не знаю, как себя вести. Знаете, а можно я возьму два бутерброда для мамы?
Впервые в жизни благополучному генералу стало стыдно за то, что он благополучный человек:
– Я вас очень прошу, возьмите все.
– Все – это то, о чем я сегодня не хочу думать…«Чайка» отвезла Ирину домой, и она не узнала о том, что Иван Иванович позвонил начальнику райотдела милиции:
– Послушай, Семен Иванович, дело у меня к тебе личное. Ты не мог бы установить адрес девушки. Зовут Ирина. Года двадцать два. Живет в том доме, где кинотеатр «Киев».
– Конечно, Иван Иванович. Ответ послать письменный или телефонограммой?
– Какой телефонограммой. Позвони мне домой. И прошу тебя, никому об этом не рассказывай.
– Слушаюсь, товарищ генерал-полковник, – ответил начальник отдела милиции, и добавил про себя: «Не рассказывай, счас… Как же…»Потом Иван Иванович позвал домработницу:
– Скажите, Елена Михайловна, можно к завтрашнему вечеру достать букет хороших цветов? Только не через управление, а так.
Ну… как все люди.
– Сделаю Иван Иванович.
– И еще – у меня есть гражданский костюм?
– У вас их шесть.
– Тогда подберите что-нибудь. Ну, такое, что бы не слишком официально, и помоднее, посовременнее.
– Ордена прикалывать, товарищ генерал? – спросила домработница, и Иван Иванович, совсем не по-генеральски пожал плечами:
– Зачем?..А вот на то, что, на следующий день, генерал-полковник Иван Иванович Фронтов пришел к ней во двор пешком, без машины, Ирина обратила внимание…
15
Чем меньше человек знает прошлое, тем легче он делает ошибки в попытках понять настоящее. Чем меньше человек понимает настоящее, тем проще он рассуждает о будущем.
Чем меньше человек разбирается в прошлом, настоящем и будущем, тем легче он становится профессиональным ученым-политологом.
Для того, чтобы понять, что происходит на самом деле, нужно, прежде всего, помнить, что ни одна социальная теория ничего не объясняет.
Если бы социальные теории что-нибудь объясняли, они не смогли бы стать социальными теориями, потому, что на них не возможно было бы защитить диссертацию – оппоненты бы заявили:
Все это мы и без вас знаем……Если не считать случайных вертолетов, вездеход в тундре, это единственная связь с Большой землей.
Впрочем, тундра, это такая вещь, что в ней всегда найдется что-нибудь единственное.
Или случайное…Хотя вездеход Вакулы и Ананьева остановился возле избушки Облинского далеко за полночь, в окне горел тусклый свет керосиновой лампы.
Этот архаический источник света в эпоху ядерных реакторов и космических рекордов продолжает спутничать всем тем, чей труд откладывает встречу с электричеством, на продолжительные сроки не связанные с приговорами.
Керосиновая лампа, это судьба по собственному выбору.
И если она гаснет, человек может пенять только на себя.Вообще, избушка промысловика, это некоторое смешение жизненных мировоззрений. В ней уживаются два, совершенно противоположенных, человека.
Один из них отшельник – человек, для которого окружающий мир слишком огромен и мешающь
его собственной адекватности.Отшельник уходит из большого мира в маленький мир.
Другой – первопроходец, для которого окружающий мир слишком мал. Первопроходец делает мир больше.
Промысловик, это отшельник и первопроходец одновременно.
Промысловику не мешают люди, просто он работает там, где людей нет…Встреча с людьми для Ильи Облинского была не праздником, а событием. Праздник, это то, к чему долго готовятся. Событие – то, что долго вспоминают…
Первые минуты встречи всегда быстротечны.
Даже, если затягиваются на часы.
– Почему твои собаки не залаяли? – спросил Ананьев.
– Наверное, потому, что узнали вас, – так уж выходит, что каждый, дошедший до избушки в тундре, это уже не гость, а сослуживец. Каждый, доходящий до нее регулярно – почти местный житель, – А потом, у меня новый вожак. Он вообще не лает.
– Он, что, немой?
– Он волк.
– У тебя живет волк? – удивился Вакула, слышавший разговор Ананьева и Облинского.
– Да, – ответил Илья.
– Смотри, не доведет это до добра, – тихо проговорил Юрий Михайлович. И хотя, он имел ввиду нечто иное, никто из троих не знал, на сколько его слова окажутся пророческими…Даже если в мире ничего особенного не происходит, не умирают старые генеральные секретари и на их место не приходят новые старые генеральные секретари, не тонут надводные и подводные корабли, не взрываются реакторы, не попадают под перекрестный огонь гражданские самолеты, а всего лишь, кто-то собирается на работу или к теще, кто-то ощупывает пограничную тишину восьмикратным цейсовским окуляром, а кто-то одалживает на два часа товарищу ключи от квартиры, да, может, где-то в тайге, тигр взглянет на свою жертву не мигающим желтым взглядом – и-то, новостей для одинокого человека в тундре на полночи хватит.
Что уж говорить об эпохе перемен, толи в шутку, толи нет, названную перестройкой, да об эпохе гласности, когда не только на кухне, но и на улице сказать стало можно такое, за что, еще недавно, психоневрологический диспансер № 4 Медуправления Комитета государственной безопасности был обеспечен.
А-то, и совсем не православное учреждение под названием «Кресты»…Вакула жарил мясо, Ананьев и Облинский разговаривали. И разговаривали они о политике. Если люди много говорят о политике, значит, тирания завершилась совсем недавно…
Но конец тирании, это еще и не стройные и необустроенные мозги:
– …Сейчас, говорил Облинский, – После путча, когда коммунистов распустили, и их больше нет…
– Ты серьезно так думаешь, – с усмешкой перебил его Ананьев, – По-моему, это все равно, что сказать, что больше нет клопов. Повылезают.
– Да, брось, Юрий Михайлович, никогда они не возродятся. Натерпелся от них народ.
– Народ? Помнишь, как Моисей народ в землю обетованную вел?
– Ну и что?
– А то, что народ всю дорогу обратно в рабство просился. Так и мы – чуть нас прижмет, так сразу побежим снова за коммунистов голосовать.
– Не любишь ты людей?
– Нет, – соврал Ананьев, – А ты?
– А я люблю, – соврал Облинский…
Ход мысли разговаривающих был таким извилистым и столько раз елозил туда-сюда, что протоптал почти прямую.
– Без большевиков сразу начнут люди делом заниматься. Мы ведь народ трудолюбивый. И талантов хватит, чтоб страну поднять.
Большевистская бюрократия уйдет, мы ведь люди незабюрокраченные. Нам ведь чиновников власть навязывала. А теперь, зачем власти чиновники будут нужны, когда люди делом займутся.
Да и, вообще, Россия чиновников не уважает.
А не станет государственного насилия, так, глядишь, и преступность на нет пойдет. Мы же люди совестливые, не приступные по натуре. Нас насильничать друг над другом государство заставляло.
И на деньги мы не жадные, не станем глотку друг другу из-за рубля рвать.
Так, что главное, что от коммунистов избавились, а без них, постепенно начнет страна подниматься. И начнется нормальная жизнь – Илья говорил спокойно, безмитингово, скорее размышляя, чем утверждая.– А что такое – нормальная жизнь, Илья?
– Я точно не знаю, но, кажется, нормальная жизнь, это право говорить то, что думаешь, и возможность выбирать любимый сорт колбасы…
Облинский на недолго замолчал, а потом спросил:
– Ты не согласен со мной, Юрий?
– Во всех твоих рассуждениях о будущем, – проговорил Ананьев, – Мне только одно не понятно.
– Что?
– Ангелы с крылышками, на каком этапе вступают…– Что-то мало вы сегодня партийную власть ругали. Я и мясо зажарить не успел, – сказал Вакула, приоткрывая печку и подставляя огню свое мордатое лицо, – Если плохо Маркса ругать, то и без жратвы остаться не долго…
– Вакула, – проговорил Юрий Михайлович Ананьев, – Ты прост, как дифференцирование экспоненциальных функций.
– Это почему?
– Потому, что любая производная от экспоненциальной функции равна ей самой…