Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2)

На следующий день я угощал Липогона обедом в ресторане "Дарданеллы" на Степовой улице.

Собственно говоря, это был не ресторан, а гудевшая от мух харчевня.

Со мной пришли Романин и Николашка Руднев. Оба они были обескуражены моим уходом с поезда и, как это ни казалось странным, совершенно мне не завидовали. Наоборот, они как будто не одобряли мой поступок.

Обед в "Дарданеллах" окончился скандалом. Нам подали рагу из баранины. Мы съели его, но тотчас после этого Липогон подозвал ленивого официанта и сказал ему:

– - Позови до нас хозяина.

– - Это зачем?

– - Не твое дело спрашивать.

Из задней комнаты неохотно вышел заспанный хозяин -- тучный человек с зеленоватым лицом.

– - В чем дело?-- спросил он сиплым голосом.-- Если что не нравится, так у меня не ресторан при "Лондонской гостинице". Можете катиться туда, когда вы такие нежные.

– - А в том дело,-- зловеще ответил Липогон,-- что вы, господин Каменюк, подсовываете клиентам тухлую баранину. И тем самым можете отправить их в райские кущи.

– - Вы думаете?-- иронически спросил господин Каменюк.-- Ай-ай-ай! Так-таки и тухлая? У меня баранина -- первый сорт.

– - А я говорю -- тухлая!

– - Так зачем же вы ее скушали?
– - с прежней иронией, не предвещавшей ничего хорошего, спросил Каменюк.-- Вы же ее скушали до косточки. Да еще и тарелку обчистили корочкой. Не дурите мне голову. Я не цуцик!

– - Ах, так! Ах, не тухлая у вас баранина?-- с каким-то восторгом в голосе воскликнул Липогон.-- Тогда покорнейше попрошу вас подать нам еще четыре порции этого прелестного рагу.

Эти слова Каменюку заметно не понравились.

– - Вышла уже вся баранина,-- сказал он, бледнея.-- Нету! Понятно? И ничего я вам больше не подам.

– - Придется мне,-- с грустью сказал Липогон,-- сходить за приставом господином Скульским и дать этому делу законное течение. Так что в случае неприятностей вы на меня не обижайтесь, господин Каменюк.

Каменюк изо всей силы хлопнул по нашему столику ладонью.

– - Последнее слово, уходите без скандала. Не нужно мне ваших денег!

Он повернулся к Липогону.

– - Чтоб ты подавился теми деньгами, зараза! Мы так опешили от неожиданного хода событий, что не успели вмешаться. Я все-таки достал деньги и положил их на столик, но я не уверен, что все они попали в карман к господину Каменюку. Потому что господин Каменюк гневно швырнул их в сторону Липогона, а тот подобрал их и с великолепным пренебрежением швырнул обратно господину Каменюку. Но количество бумажек, как я успел заметить, было уже меньшим, чем во время первого броска.

~ Зачем вы устроили эту дурацкую историю?-- спросил я Липогона, совершенно взбешенный, когда мы вышли на улицу.

– - А затем,-- ответил Липогон,-- что вы студенты. У вас ветер в карманах. А Каменюк жиреет на тухлятине.

– - Так баранина была же не тухлая!

– - Сегодня нет, а завтра да,-- невозмутимо ответил Липогон.-- Видали, как он закрутился, когда я стребовал вторую порцию. Потому он, собака, думает,-- может, и взаправду она тухлая, эта баранина. Тогда есть вещественное доказательство для полиции. Так лучше от нас отделаться, чем рисковать.

Мы долго обсуждали это событие у себя в вагоне. Вечером поехали на дачу,-- мне надо было попрощаться с врачами и сестрами.

На даче все были поражены моим поступком. Иные завидовали мне, иные недоумевали. Только Леля молчала, прикусив губу, и ни разу не взглянула на меня.

Мы сидели на темной террасе. Внизу, засыпая, шумел прибой.

Леля больно сжала мне руку и сказала:

– - Пойдемте!

Мы вышли в темный сад и начали спускаться к морю. Леля молчала, но крепко держала меня за руку,-- так ведут провинившегося мальчишку, чтобы его наказать.

Внизу, у самого моря, Леля наконец остановилась. Она тяжело дышала.

– - Фантазер!-- сказала она.-- Авантюрист! Мальчишка! Завтра же вы пойдете на этот лощеный дурацкий пароход и откажетесь. Слышите?

– - Почему?

– - Как почему? Боже мой! Да неужели вы сами не понимаете! Потому что это не по-товарищески. Потому что это черт знает что! Конечно, гораздо приятнее бить баклуши в этом госпитальном плавучем салоне с кисейными занавесками и раздушенными куклами-сестрами, чем работать в грязи, в крови и разбитых теплушках. Даже Романину, Рудневу и всем вашим товарищам неловко за вас. Будто вы не заметили! Никто, конечно, этого вам не скажет. А я говорю. Потому что для меня это не все равно... Потому что я хочу думать о вас хорошо... И вообще не спрашивайте меня о том, что вы сами знаете.

– - Да я ничего и не спрашиваю.

– - И прекрасно! Ну что же? Я жду.

Целая буря поднялась у меня в душе.. В чем-то Леля была права, конечно. Но как я мог потерять эту сказочную возможность плаванья, потерять то, чего я ждал так давно, с малых лет своей жизни?

– - Нет,-- сказал я.-- Я не могу отказаться от этого. И все это совсем не так, как вы думаете. Не надо говорить со зла.

– - Ну тогда прощайте!
– - глухо сказала Леля, повернулась и пошла в темноту вдоль белой кромки прибоя.

Я окликнул ее. Она не ответила. Я пошел следом за ней. Она остановилась и сказала холодным и злым голосом:

– - Не ходите за мной. Это глупо! И противно. Прощайте. Кланяйтесь вашему новому приятелю, этому... как его... Липогону.

Она засмеялась. Я ждал. Я слышал, как она пошла дальше, потом остановилась, бросила в море несколько камешков, потом, явно издеваясь надо мной, запела:

Я грущу... Если можешь понять

Мою душу доверчиво-нежную,

Приходи ты ко мне попенять

На судьбу мою странно-мятежную...

Я повернулся, поднялся на берег и, не заходя на дачу, пошел пешком в Одессу.

Была очень темная ночь. Ветер шумел в садах. Два раза меня останавливал патруль и проверял документы.

Я вспоминал час за часом все, что случилось, и вдруг со страхом сообразил, что я ведь сам не знаю, хорошо или плохо то, что я делаю. Я сам не знаю этого!

"Что это?-- спрашивал я себя.-- Духовная нищета? Или болезнь? Или просто нежелание задуматься над собой и своей жизнью? Или трусость?"