Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2)

И Леля иногда тоже беззвучно плакала по ночам, крепко держа меня за руку. О том, что она плачет, я догадывался по легкому содроганию ее тела.

Тогда я осторожно гладил ее волосы и мокрые щеки. Она в ответ прижималась горячим лицом к моей ладони и начинала плакать еще сильнее. Вера Севастьяновна говорила:

– - Леля, не надо. Не ослабляйте себя. Эти слова действовали. Леля успокаивалась. Леля все время натягивала на меня сползавшую шинель. Ни разу мы не говорили с ней ночью. Мы лежали

молча и слушали шорох соломы под стрехой.

Изредка до стодола доходил отдаленный орудийный

гул. Тогда все подымали головы и прислушивались.

Хоть бы скорее подошел фронт!

Не помню, на какую ночь Леля тихо сказала мне:

– - Если я умру, не сжигайте меня в стодоле. Она вздрогнула всем телом.

– - Глупости!
– - ответил я, взял ее руку и почувствовал, что у меня дернулось сердце. Рука у Лели была как ледышка. Я потрогал лоб -- он весь горел.

– - Да,-- горестно сказала Леля.-- Да... Я заметила еще вчера. Только не оставляйте меня одну, милый вы мой человек...

Я разбудил Веру Севастьяновну и врача. Проснулись и все санитары.

Зажгли фонари. Леля отвернулась от света.

Все долго молчали. Наконец Вера Севастьяновна сказала:

– - Надо вымыть, продезинфицировать и протопить соседнюю хату. Она пустая.

Санитары, переговариваясь и вздыхая, вышли из стодола. Врач отвел меня в сторону и прошептал:

– - Я сделаю все, что в моих силах. Понимаете? Все! Я молча пожал ему руку. Леля позвала меня.

Х -- Прощайте!
– - сказала она, глядя на меня со странной тихой улыбкой.-- Хоть и недолго, но мне было очень хорошо... Очень. Только сказать об этом было нельзя...

– - Я буду с вами,-- ответил я.-- Я не уйду от вас, Леля.

Она закрыла глаза и, как там, в лагере на скамейке, затрясла головой.

Сколько бы я ни напрягал память, я не могу сейчас связно вспомнить, что было потом. Я помню только урывками.

Помню холодную избу. Леля сидела на койке, Вера Севастьяновна раздевала ее. Я помогал ей.

Леля сидела с закрытыми гладами и тяжело дышала. Я впервые увидел ее обнаженное девичье тело, и оно показалось мне драгоценным и нежным. Дико было подумать, что эти высокие стройные ноги, тонкие руки и трогательные маленькие груди уже тронула смерть.

Все было дорого в этом лихорадочно беспомощном теле -- от волоска на затылке до родинки на смуглом бедре.

Мы уложили Лелю. Она открыла глаза и внятно сказала:

– - Платье оставьте здесь. Не уносите!

Я и Вера Севастьяновна все время были около нее. К ночи Леля как будто забылась.

Она почти не металась и лежала так тихо, что временами я пугался и наклонялся к ней, чтобы услышать ее дыханье.

Ночь тянулась медленно. Не было вокруг никаких признаков, по которым можно было бы понять, скоро ли утро,-- ни петушиных криков, ни стука ходиков, ни звезд на непроглядном небе.

К рассвету Вера Севастьяновна ушла в стодол, чтобы прилечь на часок.

Когда за окнами начало смутно синеть, Леля открыла глаза и позвала меня. Я наклонился над ней. Она слабо оттолкнула меня и долго смотрела мне в лицо с такой нежностью, с такой печалью и заботой, что я не выдержал, у меня сжалось горло, и я заплакал,-- впервые за долгие годы после своего полузабытого детства.

– - Не надо, братик мой милый,-- сказала Леля. Глаза ее были полны слез, но они не проливались.-- Поставьте на табурет кружку... с водой. Там... в стодоле... есть клюквенный экстракт. Принесите... Мне хочется пить... Что-нибудь кислое...

Я встал.

– - Еще...-- сказала Леля.-- Еще я хочу... счастье мое единственное... не надо плакать. Я всех забыла... даже маму... Один вы...

Я рванулся к двери, принес Леле воды и быстро вышел из халупы. Когда я вернулся из стодола с клюквенным экстрактом, Леля спокойно спала, и ее лицо с полуоткрытым ртом поразило меня неестественной бледной красотой.

Я опоздал со своим экстрактом. Леля, не дождавшись меня, выпила воду. Она немного расплескала ее на полу около койки.

Я не помню, сколько времени я сидел около Лели и охранял ее сон. В оконце уже вползал мутный свет, когда я заметил, что Леля не дышит. Я схватил ее руку. Она была холодная. Я никак не мог найти пульс.

Я бросился в стодол к Вере Севастьяновне. Врач тоже вскочил и побежал с нами в хату, где лежала Леля.

Леля умерла. Вера Севастьяновна нашла под ее платьем на табурете коробочку от морфия. Она была пустая. Леля услала меня за клюквенным экстрактом, чтобы принять смертельную дозу морфия.

– - Ну что ж,-- промолвил врач,-- она заслужила легкую смерть.

Вера Севастьяновна молчала.

Я сел на пол около койки, спрятал голову в поднятый воротник шинели и так просидел не помню сколько времени. Потом я встал, подошел к Леле, поднял ее голову и поцеловал ее в глаза, волосы, холодные губы.

Вера Севастьяновна оттащила меня и приказала сейчас же прополоскать рот какой-то едкой жидкостью и вымыть руки.

Мы выкопали глубокую могилу на бугре за деревней, около старой ветлы. Эту ветлу было видно издалека.

Санитары сколотили гроб из старых черных досок.

Я снял с пальца у Лели простое серебряное колечко и спрятал его в свою полевую сумку.

В гробу Леля была еще прекраснее, чем перед смертью.

Когда мы закапывали могилу, послышались винтовочные выстрелы. Их было немного, и они раздавались через равные промежутки времени.

В тот же день мы узнали, что никакого оцепления нет. Оно ушло, не предупредив нас. Может быть, эти выстрелы и были предупреждением, но мы не поняли этого.

Мы тотчас же ушли из деревни. Вокруг было пусто.

Когда мы отъехали с полверсты, я остановился и повернул коня. Позади в слабом тумане, в хмуром свете осеннего дня был виден под облетевшей ветлой маленький крест над могилой Лели -- все, что осталось от трепещущей девичьей души, от ее голоса, смеха, ее любви и слез.

Вера Севастьяновна окликнула меня,

– - Поезжайте,-- сказал я.-- Я вас догоню.

– - Даете честное слово?

– - Поезжайте!

Обоз тронулся. Я все стоял, не слезая с коня, и смотрел на деревню. Мне казалось, что если я чуть двинусь, то порвется последняя нить жизни, я упаду с коня, и все" будет кончено.

Обоз несколько раз останавливался, поджидал меня, потом скрылся за перелеском.

Тогда я вернулся к могиле. Я соскочил с коня и не привязал его. Он тревожно раздувал ноздри и тихонько ржал.

Я подошел к могиле, опустился на колени и крепко прижался лбом к холодной земле. Под тяжелым слоем этой мокрой земли лежала молодая женщина, родившаяся под счастливой звездой.