Беспощадная истина

Уф! Мне понравилось это дерьмо.

Я сосредоточился на этой теме в интервью, которое я дал ESPN. Меня спросили, почему все так неравнодушны к моей жизни, и я ответил:

– Думаю, многие хотели бы видеть мой крах. Они хотели бы увидеть меня однажды в наручниках в полицейском автомобиле или вообще в принципе на пути в тюрьму. Как сына Марлона Брандо. Людям нравится говорить: «Именно об этом я и предупреждал. Ведь я же говорил, что он закончит именно так». Но я не в тюрьме, и я больше не в Браунсвилле, и я добился своего вопреки ожиданиям.

Дон заставил меня дать несколько пресс-конференций, и я попытался было сделать хорошую мину при плохой игре, но моя честность не позволила это.

– Непобедимых нет, – сказал я. – Иногда твоему сопернику просто удается сломить твою волю. Да, Бастер надрал мне задницу. Я не готовился к этому бою. Я не воспринимал этот поединок серьезно. Я трахался с японками, словно лузгал семечки. Будто изображал Калигулу в Японии.

В Лос-Анджелесе я вызвал у журналистов взрыв смеха, рассказав им, как я дома пересмотрел видеозапись поединка.

– Я сидел и говорил сам себе: «Эй, мужик, делай нырок!» «Но на экране я не делаю нырка. И я кричу: «Нырок, олух!» «Но олух на экране не прислушивался ко мне».

Один из журналистов спросил меня, думал ли я о самоубийстве, потеряв чемпионский пояс.

– У меня слишком много денег, которые надо бы потратить прежде, чем свести счеты с жизнью. Похожие неприятности случаются сплошь и рядом. Плакал ли я? Как бы я хотел сделать это! Последний раз я плакал при разводе. Вот тогда стоило плакать. На самом деле, знаете, что я скажу вам? Я испытал облегчение, вот что я почувствовал. Я понял, что на меня больше ничего не давит.

Развод, действительно, зае… л меня. Я никому не хотел об этом говорить, но уж если я обмолвился тогда об этом, это означало, что он, на самом деле, зае… л меня.

Некоторые пытались найти мне оправдание, но я не был готов согласиться с этим. Даже Ларри Мерчант, который не всегда относился ко мне с уважением, во время интервью, взятого у меня специально для телекомпании HBO через неделю после боя, попытался списать мое поражение на повреждение глаза.

– У меня оставался еще один глаз. Им я и должен был воспользоваться. Надо драться до конца, пока бьется сердце, – сказал я в ответ.

Вернувшись из Лос-Анджелеса, я отправился прямиком в свое убежище в Катскилле. Только теперь там толпилось полмира в надежде получить у меня интервью. Журналисты из Бразилии, Англии, Скандинавии, Японии – все они ошивались в Катскилле и Олбани, рассчитывая застать меня там, где я чаще всего бывал, например, в баре «Сентябрьский». Они запрудили все подходы к дому Камиллы, и та воевала с ними:

– Не приходите больше сюда, оставьте его в покое, он же просто ребенок! Вам должно быть стыдно за свое поведение!

Бастер Даглас выиграл бой, но никто не обращал на него никакого внимания, все искали только меня. Был даже создан танцевальный видеоклип моего нокаута и моих поисков своей капы. Это было смешно. Я подсознательно даже и хотел проиграть, чтобы получить возможность избавиться от ежедневного стресса, но даже это не сработало.

– Сейчас я уже не могу все бросить, я уже шлюха в деле, – сказал я одному журналисту. – Теперь я должен что-то доказывать. Честно говоря, сейчас я иногда задаю себе вопрос, не стал ли я более великим, проиграв этот бой.

Среди всей этой неразберихи у меня умерла сестра. Она была единственным человеком, который не боялся устраивать мне выволочки. Она всегда защищала меня, даже непосредственно перед своей смертью. Она была достаточно тучной, и ее муж сказал мне, что накануне смерти она принимала кокаин. Я очень надеюсь, что она не делала этого, расстроившись из-за меня. Вечером накануне ее смерти я долго говорил с ней по телефону.

– Поговори со своим отцом, – сказала она. – И пожалуйста, проверь свой глаз.

Она всегда была близка с Джимми, нашим биологическим отцом, и хотела, чтобы у нас с ним сложились нормальные отношения. Моя сестра – это было нечто особенное. Я пытался давать ей деньги, но ей не нравилось брать их у меня. Она очень хорошо чувствовала себя в своем гетто и никогда не эксплуатировала меня.

Мне было очень жаль, что она умерла, но к тому времени я уже привык к смерти и стал молча принимать ее. В Бруклине состоялись ее похороны, отпевал сестру преподобный Эл Шерптон. Мы подтрунивали над преподобным, вспоминая его тучность и пышную шевелюру, но в нашей общине он был большим героем. Мы гордились им. Мы знали, откуда он пришел, и должен сказать, что считаю его поступок настоящим чудом. Однажды вечером я посмотрел по каналу PBS документальный фильм об истории Бродвея, Милтон Берл рассказывал о выросших в бедности в Бруклине. Он сказал, что считает крахом не скромную хреново оплачиваемую работу, а возвращение в Уильямсберг [148] и Браунсвилл. Эта фраза резанула меня прямо по сердцу.

148

Уильямсберг – один из самых грязных и криминогенных районов Бруклина, бывшая промышленная зона.

Я должен был посетить своих друзей в Браунсвилле после того, как я лишился титула. Мне не хотелось возвращаться с поджатым хвостом, но это были замечательные друзья, мы по-настоящему любили друг друга. Я раньше проводил много времени со своей подружкой Джеки Роу. Мы с ней частенько устраивали сабантуй, когда были детьми. После очередного грабежа мы с друзьями шли к Джеки домой, чтобы поделить деньги. Джеки была крупной, нахальной, обожающей работать на публику, совсем как моя сестра. После смерти Дорогуши она стала называть себя моей сестрой.

Хотя я и был уверен, что боги желали возвращения моего чемпионского пояса, мне было грустно и неловко. После своего поражения я чувствовал неуверенность в себе. Джеки же, как всегда, была жизнерадостна и оптимистична.

– Ты с ума сошел, дурень? – с ходу закричала она на меня. – Знаешь, кто ты после этого? Это всего-навсего один бой, Майк. Ты проиграл. Ну и что? Иди дальше! Ты лучший!

– Ты так думаешь? – спросил я.

– Я знаю, что это так. Ты просто не соблюдал принятые правила. Ты просто не делал то, что должен был делать.

– Да, ты права, – сказал я. – Ты совершенно права.

Я поговорил с Джеки, полюбовался парком за ее домом, который был муниципальным жильем. Джеки вышла, чтобы купить мне моей любимой еды, а я высунулся из окна и окликнул девушек у дома. Они подняли головы и удивленно переглянулись:

– Не может быть! Майк Тайсон! Это он? Майк! Майк!

Когда они воскликнули это, сбежалось так много народа, что вынуждены были натянуть полицейскую оградительную ленту вокруг моего «Феррари» и оцепить весь квартал.