Беспощадный Пушкин

И если демократам в комедии Бомарше импонировали социальные шпильки, которые автор — в борьбе за равенство — разбросал по всей пьесе, то Моцарту они были безразличны (да они бы и не прошли цензуру в отсталой Австро — Венгрии). Мало того, Моцарт и его либреттист Да Понте не только опустили (или притупили) социальные шпильки, но усилили крайне индивидуалистический пафос (время в Австро — Венгрии еще не потребовало объединения бесправных индивидуалистов). Нас здесь, в опере, интересует бесправный Керубино.

У Бомарше он сочинил романс о своей любви к крестной (графине), она в романсе названа. А у Да Понте — в обозначенной Пушкиным ариэтте N 11 — адресата любовного томления уже нет. На свой счет может это сочинение пажа принять любая. Он им и пользуется, как универсальным инструментом в заигрывании с каждой юбкой. Мало того, он даже пытается Сюзанну подрядить в зазывалы других женщин:

«К е р у б и н о (бегая вокруг кресла). О, лента, как ты прекрасна и как нежна ты! (Целуя ленту) ленту верну я только вместе с жизнью!

С ю з а н н а (начинает бегать за ним, потом как будто устала) Но, право, что за дерзость?

К е р у б и н о. Ах, успокойся. В долгу я не останусь, эту песню взамен дарю тебе я.

С ю з а н н а. А что мне делать с нею?

К е р у б и н о. Можешь прочесть хозяйке, и Барбарине тоже, и Марселине тоже, и всем прочим; (в порыве радости) женщине каждой, кто б ни повстречался!»

У Бомарше мелодия сочиненного пажом романса обозначена насмешнически: на мотив «Мальбрук в поход собрался». А у Моцарта это вполне проникновенная мелодия. У Бомарше все, что вокруг Керубино имеет оттенок шутки с ребенком, шутки, в которой есть только доля взрослой правды. У Моцарта эта доля возросла.

И если спросить себя, чем — по–взрослому — мог превзойти моцартовского Керубино моцартовский Дон — Жуан, то так и кажется, что вот что имел в виду Пушкин, написав «Старик играет арию из Дон — Жуана»:

Ария N 12 Чтобы кипела Кровь горячее, Ты веселее Праздник устрой! [это он к Лепорелло обращается] Новых ли встретишь, [крестьян и крестьянок, идущих на свадьбу Церлины и Мазетто] Всех их заметишь, Всех их веди к нам [в виллу Дон — Жуана] Пестрой толпой. Пусть будет весело Девушкам этим, Все мы наметим, — Там угощенье, Здесь развлеченье Нашим гостям, Здесь развлеченье Нашим гостям. Там угощенье Нашим гостям, Здесь развлеченье Нашим гостям! Я же в сторонку Тихо направлюсь И позабавлюсь С той и с другой, Да с той и с другой, Да с той и с другой, Да с той и с другой. Больше десятка Их, для порядка, Завтра запишешь В список ты мой. [Лепорелло ведет список побед Дон — Жуана] Больше десятка Завтра запишешь В список ты мой.

И это ж больше десятка девушек Дон — Жуан собирается соблазнить чуть не на виду их кавалеров!.. И начал он с Церлины, невесты Мазетто, присутствующего (его же свадьба) тут же!.. Ведь эти ребята могут Дон — Жуана убить! — Тем ему интереснее! Смел Дон — Жуан. Смел Моцарт.

Такие арии (Керубино, Дон — Жуана), а главное, очевидный факт их популярности в народе стали последней каплей терпения Сальери и довели того до решения убить не себя, а врага общественного начала, Моцарта.

Разберемся с «Дон — Жуаном» поподробнее. Цитирую. Берлянд — Черная:

«Инсценировки легенды в профессиональном театре [до Моцарта]… отличались меньшей смелостью и глубиной [чем в народном театре]. Опера [Моцарта] должна была оживить и приблизить к слушателю старинную народную легенду. Однако то равноправие трагических и комедийных ситуаций, которое привлекало Моцарта в народном театре, на оперных подмостках было явлением совершенно необычным, и создать нужную ему литературную основу было делом сложным… Да Понте не сумел до конца проникнуться замыслом композитора».

Тем не менее даже на словесном уровне заметна эта (оппозиционная к пошлому в своей беспроблемной вседозволенности рококо) поэтичность, излучаемая жизнью, чреватой смертью. Смотрите. Сцена седьмая. Дуэт с хором N 5. По полю идет крестьянская свадебная процессия и поет:

Ц е р л и н а Наша молодость к нам не вернется, Она не вернется. Даром время терять нам нельзя, Терять нам нельзя, Терять нам нельзя! Если сердце любовью забьется, Ля, ля, ля, ля, Поступайте вы также, как я! Ля, ля, ля, ля, ля, ля! Для любви наступает пора. К р е с т ь я н е Ля, ля, ля, ле–ра, Ля, ля, ля, ле–ра! М а з е т т о Молодые, вы все так легки на подъем, Не советую время терять Туда–сюда, туда–сюда! Коротка наша молодость, молодость, Коротки дни золотые…

И т. д. Откуда такая психологическая сложность в народе? — Вот ответ в виде молниеносно краткого исторического обзора.

Есть такая ветвь теории анклавного развития культуры, как социально–анклавная. То, что рождается в столицах, в верхах, через время доходит до провинций и низов. Индивидуалистический идеал Раннего Возрождения, развиваясь, в инерционном залете «вниз» породил титанов–преступников: Борджиа, Медичи, Ченчи. (Ченчи это особый донжуан, который женщинами овладевал исключительно насильно.) И все это были аристократы. Через века их индивидуалистическая вседозволенность дошла до самых низов 3-го сословия.

Это для совков возрожденческий гуманизм был доведен только своей благостной, умеренной стороной. И то же — с античностью, которая возродилась в Новое время. Впрочем, и в пушкинские времена было что–то совковое. Цитирую Чаадаева:

«Но чего, мне кажется, мы не знаем, это той общей связи, которая существует между Гомером и нашим временем… для нас Гомер… остается все тем же Тифоном… [в древнегреческой мифологии — чудовище с сотней драконовых голов]…и Ариманом… [древнеиранским олицетворением злого начала]…каким он был в мире, им самим созданном. На наш взгляд, гибельный героизм страстей, грязный идеал красоты, необузданное пристрастие к земле — это все заимствовано нами у него… греки решились идеализировать порок и преступление».

За то христианство боролось с античностью, а рефеодализация, контрреформация, инквизиция — с Возрождением. И именно в такой борьбе монах Тирсо де Молина впервые ввел в литературу Дон Хуана Тенорьо, ввел со знаком минус. В Испании была наибольшая реакция против Возрождения, но монаху было ясно, что мир с естественностью воды стремится в моральный низ, и с каким–то лишь перенапряжением можно ориентировать его вверх. Это было досадно. (Как Шекспиру времен «Гамлета».) И Тирсо де Молина создал трагифарс «Севильский обманщик или Каменный гость», где порицаются все действующие лица — за всепроникающее притворство, но больше всех — главный герой.

Липовость контрвозрождения в Испании поддерживалась, с одной стороны, эйфорией недавних побед абсолютной монархии, путем консолидации испанцев изгнавшей, наконец, мавров с Пиренейского полуострова (так, с опозданием на века, в Испании случилось–таки раннефеодальное объединение государства, характерное для всех народов, а в Испании совпавшее с позднефеодальным объединением). С другой стороны, липовость контрреформации в Испании поддерживалась исторической отсталостью мотива объединения. Мотив здесь был — не общий внутренний рынок, а внешний враг.