Бессонный патруль (сборник)

Девочка переезжала из города в город, из школы в школу.

Подруг и друзей у нее не было, и однажды в Караганде у нее появился «воспитатель» — вор. Вкрадчиво и умело он играл на ее влечении ко всему захватывающему и необычному. Постепенно девушка усвоила преступную мораль, по которой счастье — это ловко украсть и шумно погулять в ресторане, блеснуть в своем «обществе».

Нина Петровна наступала на Дударову не спеша, чтобы действовать наверняка. Воспитатели изумлялись ее выдержке.

Как-то к Янчин в кабинет пришел начальник колонии.

Посидел, помолчал, невесело усмехнулся.

— Дударева ждет ребенка, знаете? — спросил он.

— Знаю. Подождем и мы.

Когда Дударева родила, сотрудники Дома младенца сообщили Нине Петровне:

— «Она в смятении, плачет, когда берет дочку на руки. Грубить стала всем».

— Ничего, потерпите, не наказывайте. Пусть привыкнет к своему положению, — посоветовала Янчин.

Нет, не зря оставляют здесь малышей до двух лет.

У скольких безнадежных материнство разбудило человеческое достоинство!

Дударева получила письмо от дружка. Он словно почувствовал ее состояние, решил укрепить свой авторитет.

Вызванная на беседу, она пришла к Нине Петровне и после небольшого разговора призналась :

— Следователь до одного дельца не докопался. А я хочу дочку воспитывать без «хвостов».

— Ну и правильно. Семь бед — один ответ, — пошутила Нина Петровна. — Поможем устроиться в жизни, не сомневайся. Специальности нужной обучим…

Людмила с жадностью слушала эти слова, словно для нее они звучали впервые.

— Щи варить научим, пол мыть, — говорила Нина Петровна. — Не умеешь ведь?

— Не умею…

Когда Дудареву увезли к следователю, по колонии словно волна прокатилась: пошла с повинной! Пример Людмилы подействовал: и другие признавались в нераскрытых преступлениях, чтобы навсегда очиститься от преступного прошлого. Суд учел все, и Дударева вернулась повеселевшая. Откуда и трудолюбие появилось!

…Освободилась Дударева условно-досрочно через три года. Когда Нина Петровна, проводив ее на вокзал, зашла к начальнику колонии, тот шутливо спросил:

— Что же вы не всю зарплату Дударевой отдали?

— Узнали? — весело глянула Янчин. — Да ведь сами понимаете, какие предстоят расходы.

Катерина Селезнева в первый же день, как прибыла в колонию, повела себя вызывающе. Отказывалась подчиняться, дерзила, глядя исподлобья хмурыми, колючими глазами.

В отряде Янчин много таких, которые хотят показать, что им черт не брат. Вскоре выяснилось, что Селезнева еще и картежница. Играла азартно, но за деньгами особо не гналась. Янчин поняла: азарт необходим Селезневой, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. В ее личном деле Нина Петровна ничего утешительного не увидела: кражи, безделье, пьянство…

Вызвав Селезневу, Янчин спросила:

— Что же тебе, молодости не жаль?

Глядя в сторону, осужденная промолчала. Весь ее вид говорил: «Ни к чему мне эти разговоры». Сама она себе хозяйка. Какой дорогой захочет, такой и пойдет.

— Ну, что же ты молчишь? Сказать нечего?

— Пустой разговор, — буркнула Селезнева. — Жалко или не жалко, вам не все ли равно? А вы своей жизнью довольны? У вас-то молодость не такая уж счастливая была…

«Тут ты права, — подумалось Нине Петровне. — Мою молодость съела война. Пролетела она в туманных лесах, в гнилой болотной воде. Дым, руины, обагренные кровью бинты, убитые старики и дети. Вот моя молодость»…

И она рассказала об этом женщине с запавшими и отчужденными глазами. Говорила о войне не только в тот вечер, а частенько при беседе с осужденными.

— Да, житуха не сладкая, — проронила однажды Селезнева. — Но все-таки лучше моей…

И махнула рукой.

Много таких, сбившихся с дороги людей — растерянных и озлобленных, робких и бесшабашных, молчаливых и говорливых — повидала Нина Петровна за время службы в местах лишения свободы. Трудное это было время, и места, где приходилось жить, тоже выглядели невесело. В зимнюю стужу строила с осужденными жилые дома, школы, производственные объекты. Это были ее зрелые, лучшие в жизни каждого человека годы. И об этом она как-то рассказала Селезневой. Та, усмехнувшись, спросила:

— И сколько же вы мотались по Северу? Много, наверное? Служба у вас не шибко веселая. Всю жизнь, значит, с нами? И не жалко себя?…

— Не жаль. Ради заблудившегося человека, ради таких, как ты, — разве мала цель? Ты это понять можешь?

Селезнева промолчала. Ну, допустим, она понимает. Она уже давно чувствовала, что начальник отряда за нее «взялась». Это и со стороны видно: женщины переглядываются, допечет, мол, тебя начальница, она дотошная. И чего ей надо? Ладно, брошу карты, буду работать. А душу — душу-то чем повеселить?

Нина Петровна не спешила. Если хочешь действительно узнать человека, по-настоящему ему помочь, не надо спешить. Ведь это только в кино или в плохой книжке легко найти ключ к человеческому сердцу. А в жизни иначе…

— Хорошо, — сказала Селезнева начальнику отряда. — Допустим, я стану, как вы любите говорить, на путь исправления. Может, тогда мне и срок урежут. Допустим! Выйду на волю, а куда пойду? Искать работу? От нашего брата повсюду, как от чумы, открещиваются. Говорят: «Заходите через недельку-другую», а в глазах видишь: «Проваливай к чертовой бабушке».

— Ничего, захочешь честно работать — устроим.

— Допустим, — согласилась Селезнева. — Так разве к хорошему меня поставят? Небось, подсобником назначат, на всякие разные работы. Благодарим покорно.

— Да ты научись ему сначала, этому хорошему делу. Вот иди-ка в швейный цех. Тоже профессия ценная, везде нужна.

Потом, когда Селезнева подучилась, поставили ее во главе бригады швейниц. Доверие часто способно растворить самое черствое сердце. Так получилось и с Селезневой.

Бригаду она взяла в руки крепко, сама работала на совесть и от других требовала того же. Швейное мастерство освоила охотно, и капитан Янчин радовалась про себя. Селезневу слушались в бригаде не потому, что она бригадир, а потому, что знала дело.

Но вот Нина Петровна заметила, что опять Селезнева сникла. Соседи ее по жилой секции сказали — получила письмо. Люди пишут, что старушка-мать часто болеет, говорит: «Не увидать, однако, мне своей непутевой дочки».

Нина Петровна спросила у Селезневой:

— Что хандришь?

А та губы прикусила — нет в жизни счастья.

— Подожди, — успокоила ее воспитатель, — не впадай в панику. Матери твоей я напишу, а сообщить ей есть о чем. Добрые слова о детях старым людям лучше любого лекарства. Вот ты бригаду в передовые вывела, хорошей общественницей считаешься, теперь я думаю похлопотать, чтобы тебя досрочно отпустили.