Бессонный патруль (сборник)

— Верю, — тихо сказала Селезнева. — Буду стараться…

Прошел месяц-другой, и Селезнева пришла к начальнику отряда взволнованная, радостная.

— Поглядите, что пишет мама: «Милая доченька» и дальше: «Так много хорошего о тебе написала твоя воспитательница, что я только об этом всем и рассказываю. Дышать и жить, доченька, стало легче. Вот как порадовала!»

— Ну и хорошо, — улыбнулась Нина Петровна.

А на сердце у нее смутно: была у нее для Селезневой одна не очень веселая новость. После меда — полынь. Ну что ж, проверим, крепко ли она стоит на ногах?

— Ты знаешь, суд отказал тебе в досрочном освобождении. Подождать нужно. Потом еще обратимся.

Катерина вышла молча. Через несколько дней капитан Янчин справилась у швей:

— Ну, как Катерина?

— А что? — осужденные насторожились. — Вроде все в порядке. Только строгой уж больно стала. А в остальном вроде по-старому.

Немного спустя Селезнева сама пришла к начальнику отряда.

— Вы за меня не волнуйтесь, Нина Петровна. Я теперь на ноги встала железно.

— А оно не согнется, твое железо? — пошутила Янчин. — Не проест его ржавчина?

— А вы меня наждачком почистите, — приняла шутку Селезнева.

Уже с первых минут встречи с Ниной Петровной осужденные выявили одну из самых замечательных черт ее характера — спокойствие. Не халатность, не равнодушие, а именно спокойствие, выработанное долгими годами трудной службы, многократно испытанное во всех условиях.

И они понимали, почему она не кричит. Просто ей это не нужно, она добивается цели жизненной правдой.

И когда заговаривают с ней о том, что кое-где воспитатели прибегают к «ежовым рукавицам», объясняя это тем, что закоренелые преступники, дескать, привыкли уважать только силу, Нина Петровна говорит:

— Ну, если надеяться на страх, то каши не сваришь. Конечно, дисциплина нужна, и очень, я вам скажу, крепкая. Но еще важнее, чтобы тебе — воспитателю — поверили. Надо быть очень прямым, искренним, не кривить ДУШОЙ, даже если правда, которую следует высказать, горька.

Многих проводила Нина Петровна за ворота колонии, многим помогла обрести веру в жизнь, жизнь разумную, честную и деятельную. Это нелегкий труд — воспитать в человеке веру в себя и в людей, вырастить хрупкие, слабые ростки надежды, бороться с равнодушием и отчаянием.

Зато как радостно, когда приходит весна в эти опустошенные, холодные души!

Селезнева написала из Челябинска:

«В дороге, уж простите, выпила немного, на радостях и для храбрости тоже. Но нигде, как вы опасались, не застряла. Работаю в швейной мастерской, условия хорошие, деньжата есть. В первые дни, сказать откровенно, ходила на цыпочках, боялась, что не будет мне веры. Но мне вскоре выдали тридцать рублей авансом, чтобы прожить до получки. И я вспомнила, Нина Петровна, как вы мне говорили, что жизнь надо на доверии к людям строить. Как-то приболела я — мне дали пособие и путевку в санаторий. Нет, что ни говорите, хорошая штука — жизнь!»

Для того, чтобы эту великую и простую истину поняли люди, сбившиеся с пути, не жалеет своих сил капитан внутренней службы коммунист Н. П. Янчин, чей нелегкий и благородный труд по перевоспитанию провинившихся перед обществом людей отмечен высокой правительственной наградой — орденом Трудового Красного Знамени.

«Я не ошибся в выборе…»

В практике полковника Каражанова, заместителя начальника ОБХСС УВД Алма-Атинского горисполкома, не было двух дел, абсолютно похожих одно на другое. Разумеется, схожесть преступлений — недаром же они группируются и квалифицируются по совершенно четким статьям кодекса, — ситуаций, сопровождающих расследование, однотипность характеров людей, привлеченных по уголовному делу, — все это не редкость. И все же Мейрам Абдрахманович признает, что несмотря на огромный опыт работы в органах внутренних дел — двадцать шесть лет — он, возбуждая очередное дело, чувствует себя, словно перед испытанием.

Кроме разнообразных знаний и опыта от человека, ведущего дело, требуется то, что мы определяем емким словом талант: интуиция, умение мгновенно сориентироваться в непредвиденных условиях, способность разгадывать головоломки, на которые щедр хитрый человеческий ум.

Колосов работал главным бухгалтером в пригородном сельпо. Через его руки проходили все документы, касающиеся строительства магазинов. Махинации были организованы предельно просто, даже нагло. Колосов систематически завышал размеры строящихся магазинов и объем работ, а деньги, полученные за стройматериалы, за работы, которые никем не выполнялись и только значились выполненными, присваивал. Своим «заработком» он делился с двумя или тремя лицами. Остальные сослуживцы ни о чем не подозревали. Уж очень скромен был Колосов. В обеденный перерыв он съедал два-три пирожка, которые запивал газированной водой, в доме его как стояла кое-какая довоенная мебелишка, так и осталась стоять до нынешних дней. А костюмы свои он носил почти так же, как гоголевский Акакий Акакиевич: десятилетиями. В глазах большинства сослуживцев Колосов выглядел честнейшим, но, к сожалению, очень скупым человеком. «Детей нет, живет вдвоем со старухой, зарплату получает неплохую, мог бы позволить себе хоть полтинничек на обед потратить», — такие неодобрительные разговоры возникали порой за спиной старого бухгалтера.

Умного и трезвого старика — Колосов ни на людях, ни дома не пил — подвел пустяк.

В суете будничных дел он как-то позабыл про облигации трехпроцентного государственного займа, которые хранились в стеклянных банках в погребе. А когда проверил по таблицам, оказалось, что на многие пали выигрыши.

Старуха обрадовалась, а он недовольно оборвал ее:

— Чего радоваться-то, как получать деньги будем?..

Почти во всех сберкассах города побывали супруги, в иных по два и по три раза. Это не прошло незамеченным.

Полковника Каражанова преувеличенная бережливость Колосова обмануть не могла. В практике своей он уже встречался со «скупыми рыцарями» разных мастей. Ревизия, а затем кропотливое сравнение результатов с фактическим положением дел на строительстве сельских магазинов выяснили полную картину преступления. По бумагам, подписанным бухгалтером, выходило, что строятся чуть ли не четыре универмага, а на самом деле сооружались три скромных торговых «точки».

— Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, что Колосов — «подпольный миллионер», я не поверила бы, — рассказывала кассирша после ареста ее начальника. Она смутно чувствовала, что бухгалтер ловчит, но не думала, что речь идет о десятках тысяч рублей. И ее махинатор обводил вокруг пальца. Причем втайне гордился собой: он и своим «подпольщикам» умудрился представить ситуацию так, что те довольны были скромными, по сравнению с его, Колосова, «заработками», суммами.

Вначале допросы текли трафаретно: «Не знаю», «Не совершал», «Никогда в жизни» — эти слова чаще других мелькали в протоколах. Но Мейраму Абдрахмановичу удалось не только «разговорить» старика, но и затронуть такие сокровенные струны души пожилого человека, что тот горько пожалел о своей жизни, прожитой так пусто и бездарно.

— Да, вы правы, — сказал он, усмехнувшись. — Деньги не дарят бессмертия… Пишите: в погребе, в двенадцати стеклянных банках…

В отличие от Колосова Подгорный любил жить широко и весело. Его не тревожили мысли о благополучной старости, до нее было так далеко, что и не верилось, наступит ли она когда-нибудь. «Как приходят, так и уходят», — говорил он о деньгах, которые были истрачены на очередную попойку.

— И все равно, — возразил ему как-то захмелевший товарищ, в квартире которого Подгорный на время остановился, — никаких отпускных, даже северных, не хватит, если так деньги швырять.

— Радость ты моя ненаглядная, — захохотал Подгорный, — не одной зарплатой жив человек!

— Кстати, — сказал он, — как у вас в Алма-Ате насчет золотишка? Парень ты хороший, чую, но вот беда — тебе в своей конторе кроме скрепок и взять-то нечего. Ну, ничего, поможешь мне — будешь пить не на чужие, на свои. Я тебя не обижу.