Бестолковый роман: Мужчины не моей мечты

Любить Иру было удобно. Не надо далеко ходить. Ира ничего против не имела. Лев Моисеевич покупал ей в подарок бутылку пива, и они становились пьяные от любви. Это было весело и романтично. Но потом Ира сказала, что настоящий мужчина должен покупать цветы, шампанское, конфеты, делать подарки к праздникам и чинить раковину. Лев Моисеевич обиделся, что его посчитали ненастоящим мужчиной, и к Ире больше не заходил.

Потом Лев Моисеевич полюбил продавщицу из газетного киоска. Она училась на экономиста и была умной. Лев Моисеевич пригласил ее на свидание. Наташа после секса сказала: «Гони бабки!» Лев Моисеевич ее сразу разлюбил и решил, что любовь – это дорогое удовольствие. Он начал экономить на чувствах.

Когда в издательство, где он работал художником, пришла Вероника, он даже не посмотрел в ее сторону. А когда увидел, понял, что влюбился. Это была веселая блондинка с зелеными глазами. Когда она смеялась, на щеках появлялись ямочки, и Льву Моисеевичу хотелось их поцеловать. Однажды он проводил ее домой и остался на чашку чая. Чай пить было некогда – он любил Веронику, а Вероника – его. Любовь надо было хранить в тайне. Чтобы жена ничего не заподозрила, он стал с ней ласковым. Жена удивилась и купила ему второй галстук.

«Что я делаю? – сокрушался он. – Вдруг кто-нибудь расскажет жене. Надо держать любовь в тайне. Не ходить с Вероникой на обед. Не разговаривать. Сделать вид, что вообще не знакомы. Но если не разговаривать, она найдет другого. Около нее всегда мужики. Еще неизвестно, чем она в выходные занимается. И, главное, с кем. Два дня не вижу. И позвонить нельзя. Жена всегда слушает, с кем я по телефону разговариваю. Уж не догадывается ли она? Господи, что же мне делать? Ну не бросать же теперь семью. А что скажут дети? Нет. Дома хоть и неуютно, зато привычно. Ничего не надо менять. Пусть все идет, как идет. Да что же это время так тянется? Еще только шесть часов. До понедельника остается еще целый вечер и ночь. А утром опять увижу Веронику. Пойдем с ней в кино. Сядем на последний ряд и будем целоваться. Как школьники. А потом пойдем к ней. Только надо другой дорогой, а то этой опасно. Если жена узнает, убьет. Ну не могу я без Вероники. Господи, за что? Боль-то какая. Вероника!»

Жена прибежала на крик и, увидев, что Лев Моисеевич свалился с дивана, подумала, что умер. Вызвала «скорую помощь» и объяснила доктору, что у мужа, наверное, что-то с головой. Потому что он забыл, как ее зовут, и называет Вероникой. Доктор сказал: «бывает» и увез Льва Моисеевича в кардиологическое отделение.

Он вышел оттуда через два месяца. Врачи посоветовали беречь себя от эмоциональных потрясений. Поэтому с Вероникой он решил больше не встречаться и перешел на работу в другое издательство.

Теперь он спокоен. Его ничто не волнует. Только вечером, когда он приходит домой, сердце сжимается от тоски.

Однажды Лев Моисеевич увидел Веронику в театре. Его глаза загорелись. В груди стало тесно. Но Лев Моисеевич вспомнил, что ему вредно волноваться и резко повернул в сторону. Он успел увидеть только растерянный взгляд Вероники.

Вечером Лев Моисеевич не мог заснуть. В темноте ему чудились зеленые глаза Вероники. Они были испуганными и влажными от слез.

Льву Моисеевичу стало грустно. Он не хотел ничего делать. Не спал и не ел. Солнечный день ему казался слишком ярким. Дождливый – слишком темным. Работа стала неинтересной. Карандаши валились из рук. Он стал думать о смерти. Врач сказал, что у него – депрессия. Потому что Лев Моисеевич сдерживает свои желания.

Лев Моисеевич совсем запутался. Сдерживать желания – вредно. Волноваться вредно. И любить Веронику – тоже вредно. Он решил, что полезно забыть Веронику. Он нарисовал ее портрет. Поцеловал. Потом взял черную акварель и густо закрасил. Любимые глаза скрылись под слоем черного цвета. Сердце Льва Моисеевича забилось. В висках застучало. Лоб покрылся испариной. Грудь пронзила острая боль. Его сердце остановилось.

Мебель

Михаил Михайлович проснулся и приоткрыл глаза. Он знал, первое, что попадет в угол его зрения, будет рисунок обоев: вдоль серой дорожки коричневые цветочки. Потом взгляд наткнется на старую, колченогую тумбочку, увенчанную новым – недавно купленным – телевизором «Сони», левее появятся два продавленных, с деревянными ручками кресла, еще левее – громоздкий, трехдверный шкаф с помутневшим зеркалом.

Но если отвести глаза в сторону, можно сосредоточиться на рассмотрении нового, из настоящего дерева письменного стола. Михаил Михайлович купил его на распродаже антиквариата, чем окончательно вывел из себя супругу. Зато после того, как семейный скандал затих, Михаил Михайлович каждый день с огромным удовольствием медленно, как бы лаская, проводил рукой по теплой поверхности стола, включал и выключал настольную лампу, наблюдая, как меняется цвет дерева, и только после этого, как будто совершая некое таинство, делал записи в дневнике. Это место для Михаила Михайловича было единственным, где он чувствовал себя комфортно. Он даже намеревался отгородить его шкафом, чтобы создавалось впечатление закрытого пространства. Но его жена не допускала никаких новшеств.

Всякой вещи должно быть свое место, – твердила она каждый раз, как только Михаил Михайлович пытался что-то переставить в квартире. Однажды он во время ремонта поменял мебель местами, но жена, тут же заметив непорядок, потребовала, чтобы все было расставлено по местам.

Не разрешала она и менять обои и, закупив как-то пятьдесят одинаковой расцветки рулонов, выдавала мужу на ремонт столько, сколько хватало, чтобы оклеить одну комнату. Поэтому Михаил Михайлович каждый раз, сдирая выцветшие коричневые букетики вдоль серой дорожки, наклеивал такие же, только новые.

– Сколько можно, – проворчал он, отводя глаза в сторону. – Каждый день одно и тоже. Надоело. Душа просит перемен. Сегодня, именно сегодня. Нет! Сейчас. Я скажу ей, что наш брак был большой ошибкой. Что я ее никогда не любил. Хватит. Натерпелся. Тумбочку на свалку, кресла – на помойку, обои – к чертовой матери, я – на свободу.

Он встал и осторожно, так, чтобы не услышала жена, которая плескалась в ванной, открыл форточку. Не успев глотнуть свежего воздуха, как услышал ее шаги и съежился.

– Закрой ворота-то, не май месяц, – крикнула Тамара Федоровна, еще не доходя до комнаты. – Ишь, жарко ему. Еще ничего не сделал, уже вспотел. Давай, заправляй постель и собирайся на работу. Чтобы сегодня выяснил насчет прибавки к зарплате. Пора бы уже к сорока годам и должность получить. У всех мужья как мужья, а ты все в рядовых ходишь. На вот, мусор вынеси.

Михаил Михайлович с радостью вышел на лестничную площадку и плотно закрыл за собой дверь. Со свистом набрав в легкие воздуха, он стал медленно, приставляя одну ногу к другой, спускаться по ступенькам.

«Но это разве жизнь, – размышлял он. – Нет! Я ей скажу. Сегодня скажу. Нет, сейчас. Я тебя никогда не любил... Наш брак – это ошибка».

Он нехотя вернулся домой, поплескался в ванной, стараясь задержаться там как можно дольше и, услышав: «что ты там копаешься?», послушно сел за стол. Не почувствовав вкуса традиционной яичницы, он, пряча за чашкой чая глаза, представил, как скажет: «Тебя бы в армию, цены б тебе не было. Только и умеешь приказы отдавать. Солдафон в юбке ты, а не женщина! Вечно в одном и том же халате. Господи, куда глаза мои глядели. Худая, злая, плоская, как камбала. Елка облезлая! Сегодня я скажу. Я тебя никогда не любил... Наш брак – это ошибка».