Бей или беги

— Они изготавливают оружие и патроны, — добавил Малкольм, — без них, знаешь ли, не построить новый мир.

Он наградил ее почти теплым взглядом, по крайней мере, самым теплым за последнее время. Почти… как прежде.

Нет. Томасин все равно отказывалась поверить. Тут должен быть какой-то подвох.

— Пожалуйста, — она сглотнула ком в горле, — позволь мне поговорить с ним. Я… я же заслужила это?

Она ненавидела себя за то, каким робким и умоляющим сделался ее собственный голос. Возможно, именно этого ее мучитель и добивался — окончательно сломить волю жертвы, чтобы сама умоляла поставить себя на колени и подвергнуть новым унижениям. Но Малкольм, видимо, пребывал не в том расположении духа, слишком уж добродушном. Томасин предположила, что ему действительно наскучило измываться над ней за это время. Она… слышала о таком, как-то разговорившись с бывшим копом. Упомянутое им словечко вылетело у нее из головы, а в школьных учебниках оно не встречалось. Вроде как, любители насилия подпитываются слабостью жертвы, нуждаются в ней. Покорность наводит на них тоску.

— Хорошо, — с подозрительной легкостью согласился Малкольм.

Томасин осталась одна и, нервно переминаясь с ноги на ногу, продолжила наблюдать за рабочими. Эти люди и правда выглядели так, словно вполне довольны своим занятием и положением. Ей на ум опять пришло сравнение с Цитаделью, где, кроме головорезов, обожавших насилие, проживали и мирные, тихие ребята, как Зак. Они не выжили бы без социума и цеплялись за него, готовые вносить свой маленький вклад, будь то работа на кухне или в унизительной службе уборщиков. Их можно было понять, лишенных ее навыков выживания. Не каждый сможет охотиться и убегать от голодных тварей вечно. Иногда лучше чистить отхожее место или выдавать пайки по списку.

Нет.

Томасин помотала головой. Она больше на это не поведется.

Завидев девушку, Зак расплылся в широкой улыбке, а Томасин похолодела внутри. Он даже не попытался ее обнять, как раньше, предпочитая сохранять дистанцию, хоть они и были в помещении одни. Скорее всего, смекнул, что их оставили наедине не просто так. Очередная чертова проверка.

— Отлично выглядишь, — сказал он, окинув оценивающим взглядом ее дорогие вещи, красивую прическу и макияж, — куда тебя определили?

Томасин подавила нервный смешок. Туда, где работницам в качестве униформы выдают красивую одежду и белье. С ней, кажется, все было понятно. Синее платье от Тома Форда было лишь условно целомудренным, несмотря на закрытый фасон и длинную юбку, тонкая ткань была такой прозрачной, что проглядывалось белье под ним. А часы на ее запястье, которыми Томасин все равно не научилась пользоваться, не походили на отцовские. Их украшали настоящие бриллианты, а лаконичный, элегантный дизайн выдавал принадлежность к бренду Chaumet. А видел бы он туфли, скрытые подолом юбки! Дайана не хотела отрывать их от сердца, так они были хороши, и сделала это лишь из-за слишком маленького для нее размера. Louis Vuitton — это вам не шутки. Самое оно, чтобы месить грязь и пыль Капернаума.

— Как ты? — поспешила перевести тему Томасин и, прежде чем продолжить, нервно огляделась. Кроме окна, выходившего в цех, все стены были глухими и за ними вряд ли прятались еще зеркала. Но нельзя было забывать об осторожности.

— О, хорошо, — чуть смутившись, ответил Зак и восторженно затараторил, — слушай, у нас такая шикарная кормежка! И мне наконец-то доверили что-то серьезнее, чем уборка сортиров, представляешь? А после церкви — боже, какое это занудство — для всех работников устраивают танцы? А у вас?

Его глаза потухли, а взгляд потяжелел. Кажется, в его бестолковой голове наконец-то сложилась причинно-следственная цепочка, и выводы ему не понравились. Должно быть, Томасин выдал ее внешний вид. Как она успела понять, в Капернауме в почете была скромность. Ну, явно не среди наложниц властителей.

— Ты в порядке? — осторожно спросил парень.

— Да, — быстро сказала Томасин, опасливо покосившись на дверь, — со мной все хорошо. А с тобой? — она понизила голос, — точно все хорошо? Мне говорили, что здесь все расисты и…

— А, ты об этом, — Зак тоже стал смотреть на дверь, все больше мрачнея, — ну, нам запрещено участвовать в репродуктивной программе, но на этом все. Но это же бред… какая к чертям собачьим репродуктивная программа, когда снаружи бродят толпы мертвецов, ну? Подожди…

Он приблизился к Томасин и нервно стиснул ее предплечье, встревожено заглядывая в глаза.

— Томасин, что с тобой сделали? Что…

Она не дала ему закончить и грубо отцепила от себя руку друга.

— Со мной все хорошо, — повторила она с нажимом, — не беспокойся.

Она позволила себе лишь мгновение промедления, прежде чем выпустить его ладонь. Достаточно, чтобы протолкнуть между пальцами Зака заранее подготовленную записку. Он понимающе кивнул и шустро убрал руку в карман рабочего комбинезона. Томасин порадовалась, что когда-то он научил ее писать. Возможно, теперь у них есть маленький шанс выбраться из этого ада. Или… влипнуть в очередные неприятности.

Он ушел, а Томасин так и осталась стоять у стекла. Ее больше не интересовали рабочие, копошащиеся внизу, как муравьи, она оценивала свое размытое отражение и пыталась убрать с лица злое ликование. Рано радоваться. Все это еще может плохо закончиться. Она не исключала, что в эту самую минуту охрана выворачивает карманы Зака наизнанку, а его самого тащит на эшафот. С ней же будет разбираться Малкольм. И он вряд ли похвалит ее изобретательность и план, состоящий из множества элементов, как мозаика. Томасин постаралась — ждала момента, чтобы стащить салфетку, приглядывалась к косметике Дайаны, выбирая что-то максимально пригодное для письма, прятала послание до подходящего момента под оторванной обметкой рукава кардигана. Она могла попасться в любой момент, но обиднее всего, если это произойдет сейчас — после такого долгого пути, за шаг до… свободы? Теперь была очередь Зака сделать свой ход. То, что он работает на заводе оружия, неплохая возможность. Им бы не помешало хоть что-то, если придется бежать отсюда, продираясь через сопротивление охраны и горы трупов.

Томасин вздрогнула, заслышав скрип двери. Она боялась посмотреть на Малкольма и увидеть его гнев. Она прекрасно изучила, каким смертоносным и жестоким его делает ярость. Все это время она гуляла по лезвию. Велика вероятность, что именно сегодня шаг станет последним.

— Ты довольна? — буднично спросил он, но следующие слова выплюнул с отвращением, — твой приятель жив, здоров, сыт и обеспечен всем необходимым. Даже возможностью реализоваться, которую он не заслуживает и обязательно похерит.

Томасин прикинула, как правильнее будет ответить. Слишком бурная радость выдала бы ее с потрохами, но необходимость слов благодарности была налицо.

— Спасибо, — выдавила девушка. Она задержала дыхание, слушая его приближающиеся шаги. Походка хищника, а уж маленькая охотница в этом разбиралась. Она вжала голову в плечи, готовясь к удару. С недавних пор она всегда ждала его. Раз Малкольм однажды преступил эту черту, ничего не остановит его от того, чтобы повторить.

Я должна расплатиться? — подумала она, но не сказала. Это могли быть ее последние слова.

Но Малкольм не спешил сводить с ней счеты, как и требовать плату за оказанную ей почесть. Он пристально вглядывался в лицо девушки, нахмурившись. Его взгляд нервно метался по ее лицу, словно выискивая ответ на какой-то вопрос.

— Ты думала, что он трудится в кандалах, в какой-нибудь шахте? — наконец заговорил он, — его морят голодом и стегают плетью? Или что-то в таком духе?

— Нет, — покачала головой Томасин.

— Врешь, — подловил ее мужчина, — именно так ты и думала.

— Нет же, — повторила она и зажмурилась, когда он шагнул к ней, готовясь понести кару за свои слова, за что-нибудь, ей неведомое, но значимое в извращенной логике психопата. Но вместо этого Малкольм вдруг взял ее лицо в ладони и подтянул к себе, чтобы поцеловать. Впервые за все это время. И хоть это был голодный, почти злой поцелуй, он все же напомнил Томасин о прошлом, ведь она была уверена, что такое взаимодействие между ними осталось там, в далекую пору ее жизни в Цитадели.