Без дна. Том 1
Шрифт:
Подруги уединились в отдельном кабинете в недавно открывшемся в Краснохолмске ресторане, принадлежавшем близкому родственнику Леры. «А ты, матенька, вроде как опять пополнела… – С этой неприятной для Екатерины Юрьевны темы начался разговор верных подруг. – Ты же фитнесом, помнится, собиралась вплотную заниматься?» – «Занимаюсь», – односложно ответила Екатерина Юрьевна. «Не помогает? Хотя, конечно, одного фитнеса в наши с тобой годы уже маловато… А что твой красавчик муженёк? По-прежнему в контрах?» Ещё одно больное место Екатерины Юрьевны. Пожалуй, побольнее первого. «Да, ничего не меняется». – «Всё так же ты здесь, а он в Москве?» – «Да». – «Я как-то видела его по телику. Слушай! Это же просто картина маслом! Голливуд в чистом виде. Хвастался своими моделями». – «Д-да. У него всё отлично». – «И как долго это будет продолжаться?» – «Скорее всего, недолго». – «Что, очередная пуси-муси?» – «Нет, эта уже, скорее, не пуси-муси. Эта с серьёзными намерениями». – «Это он сам тебе так сказал?» – «Нет. Мы последнее время почти не общаемся. Но слухами земля полнится». –
Много чего «перетёрли» в эту встречу подруги. Расстались уже в шестом часу. «Куда теперь?» – поинтересовался у Екатерины Юрьевны водитель. Екатерину Юрьевну ещё ждали кое-какие запланированные заранее дела, в частности она собиралась устроить что-то типа «летучки» с заведующими её салонов красоты. В Краснохолмске появился конкурент, и с этим злом надо было как-то бороться, но только что закончившийся, оставивший неприятный осадок разговор с подругой заставил её изменить планы, да и слишком много позволила себе выпить, не хотелось никаких совещаний, поэтому: «Домой». Пока добирались до Гайдара, обзвонила всех своих заведующих о переносе «летучки» на следующий день. Уже после того как машина выехала на Гайдара, вдруг, как будто из ничего, подумалось: «А может, мне пригласить её к себе в гувернантки?»
А может, и не совсем «из ничего». Когда «перетирали» с подругой, та поинтересовалась: «А как дела у твоей непоседы?» Дочка Екатерины Юрьевны уже третью неделю гостила в Америке у вышедшей замуж за американца бабушкиной подруги. Екатерина Юрьевна об этом сказала. Тут же началось, как трудно приходится с подростками (Насте, дочери Екатерины Юрьевны, пошёл тринадцатый); Лера поделилась, что её зять и дочка наняли для своей «хулиганки» (да, у подруги уже внучка) опытную гувернантку и дело вроде как пошло на лад. «Вовсе шёлковой, конечно, не стала, но хотя бы мать с отцом на все четыре посылать прекратила. И то, согласись, прогресс». Екатерина Юрьевна в тот момент как-то на это не отреагировала: голова была занята другим, – и только сейчас… Нет, сказать, что её дочь Настя может распоясаться настолько, насколько, если верить Лере, позволяет себе её внучка, Екатерина Юрьевна ну никак не может, хотя… Мать-то из Екатерины Юрьевны получилась, прямо слово, какая-то никудышная. Да, своё чадо, как должно, образует, накормит любыми вкусностями, разоденет как принцессу, прогуляет заграницу – всё это так. Но этого, конечно же, мало. Ею ведь не по случаю, а каждодневно заниматься надо. Следить, с кем дружит, по ком страдает, о чём мечтает. Но на это ни времени, ни желанья, ни сил у Екатерины Юрьевны уже совсем не остаётся. Иное дело, если рядом с ней постоянно будет находиться уверенная в себе, психически здоровая, недёрганая, тактичная, неглупая и, конечно же, преданная Екатерине Юрьевне особа. Конечно, ещё вилами на воде, отвечает ли этим строгим требованиям та ожившая фреска с необычным именем Гея, которая предстала сегодня перед Екатериной Юрьевной, но одна яркая, так непохожая на будничные лица внешность этой девушки, её подкупающая манера держаться уже о чём-то говорит. «А что? Возможно, Инна Иосифовна права. Это действительно своего рода жемчужина».
Екатерина Юрьевна, однако, ничего не делала впопыхах. Подождала, когда наступит вечер. Уже поужинав в гордом одиночестве, вернула ту же мысль, исследовала её с разных сторон и пришла к выводу, что первоначально посетивший её импульс имеет право на жизнь. Только после этого позвонила Инне Иосифовне.
«Добрый вечер. Ещё раз относительно вашей протеже…» – «Да-да!» – Инна Иосифовна сразу раскусила, о ком пойдёт речь. «У вас есть сейчас при себе какой-нибудь её телефон?» – «Лично её – нет. Её родственников – да». – «Продиктуйте, пожалуйста… Я вас слушаю». Заполучив номер телефона, тут же позвонила. «Да-да, говорите», – тусклый женский голос. Такое ощущение, будто человек уже при смерти. «Скажите, вы имеете какое-то отношенье к девушке по имени Гея?» – «Д-да… – оживление в голосе. – Я её родная тётя. А что?» – «Я Милославская. И я бы… возможно… взяла её к себе в качестве гувернантки для моей дочери. Но прежде всего мне необходима какая-то дополнительная информация. Ваше имя…» – «Марина». – «Так вот, Марина, вы не могли бы встретиться со мной? Допустим, завтра. В четыре». – «А где?» – «Скажем, на Октябрьской набережной. У главного спуска. Там есть кафе…» – «Да-да! Я знаю». – «Вы подойдёте?» – «Да, конечно!» – «На всякий случай запишите мой телефон… Вы готовы?» – «Да, я вас слушаю».
Прошло всего-то около получаса, когда перезвонила обладательница прежде тусклого, но теперь ожившего голоса. «Простите, я по поводу нашей встречи… А вы не согласились бы встретиться ещё и с моим мужем? Он более практичный человек…» Екатерине Юрьевне «более практичный человек» совершенно был не нужен, однако отказываться не стала. «И… – продолжала Марина, – может, лучше не в кафе, а прямо в его студии?» – «Почему “студии”?» – «Он художник». – «Ну хорошо, продиктуйте адрес». Марина назвала координаты и добавила: «Я вас встречу на улице. Рядом с домом».
В эту ночь Екатерине Юрьевне отчего-то почти совсем не спалось. Может, установившаяся в городе духота была тому виной или состоявшийся накануне разговор с подругой. Её, то есть подруги, напоминания о неверном,
фактически уже давно, последние лет пять, не живущем с Екатериной Юрьевной, как положено супругам, муже. Словом, разворошила подруженька осиное гнездо.Тогда, летом 1981 года, когда Катя вернулась в Краснохолмск прежней Поваровой, её старший брат при их первой же встрече клятвенно пообещал: «Рыпайся не рыпайся, сестрёнка, но достойного женишка я тебе подберу. И попробуй только от него отказаться!»
Катя всегда относилась с огромным почтением к старшему брату, восхищалась его способностью жить, всегда добиваясь своего. Кажется, он был единственным человеком в этом мире, мнением которого она дорожила, к которому прислушивалась. Николай слов на ветер обычно не бросал. Сказал – сделал. Ровно так же случилось и на этот раз. Познакомил сестру со своим хорошим знакомым, примерно тех же лет, что и он (выходит, на пять лет постарше Кати), и так же, как и он, работающим «по партийной линии». «Шишкой», хотя далеко и не крупной, скорее районного, чем городского или областного масштаба. Кате ничего в этом претенденте на её руку и сердце было не мило, то был явно не «герой её романа». Но ей вот-вот должно было стукнуть двадцать пять, остаться старой девой – только вражине такого пожелаешь. Да и рекомендации брата много что значили. К тому же и фамилия жениха ей очень понравилась. Екатерина Юрьевна Милославская! Звучит. Как будто исторический роман читает. Словом, она, пусть и скрепя сердце, согласилась.
Уже став Милославской, не спешила, однако, обременять себя ребёнком. Не испытывала желания подарить ещё кому-то жизнь. К тому же от нелюбимого мужа. Это шло вразрез с желаниями самого супруга: ему-то страстно хотелось своего продолжения. Отсюда постоянно возникающие размолвки. В конце концов, уже на пятом году замужества, Екатерина Милославская поддалась и забеременела. Дочь родилась за год до того, как началась вся эта катавасия.
Всё произошло так стремительно! Та относительно благополучная, оберегаемая вездесущими МВД, КГБ с таким тщанием цитадель, в которой она, кажется, нашла себе уютную нишу, оказывается, все эти годы подтачивалась каким-то грибком-невидимкой и едва ли не в одночасье превратилась в труху. Её муж, удачно присосавшийся к питающему его вымени, вдруг обнаружил, что корова-то мертва, вымя быстро ссохлось и питаться ему дальше вроде как и нечем. Удачливый добытчик, кормилец при прежних властях обернулся никудышным приспособленцем при нынешних. Гибкости, сообразительности ему не хватило. Он стал тонуть, а Екатерину Милославскую как будто осенило: «Да пошёл он к чёрту! Зачем мне такой? Вечно ноющий, беспомощный». И что, конечно же, самое главное – по-прежнему нелюбимый. Нежеланный, недорогой. Словом, лучше одной.
Хотя прежде чем расстаться с мужем, по привычке посоветовалась с братом. Тот, в отличие от супруга, уже сориентировался в новой обстановке, понял, какими широчайшими возможностями проявить себя во всей красе, во всю удаль молодецкую наделён отворившийся перед ним, готовый принять его с распростёртыми объятиями новый «демократический мир». Спорить, переубеждать сестру не стал. Она же, разведясь, сумела, благодаря только что родившейся дочери, сохранить за собой и квартиру, и приличную сумму в долларах на счетах одного из иностранных банков (это уже брат её вовремя подсуетился). Словом, реформы и девальвации на её сбережениях совсем не сказались. Скорее, финансы приумножились.
Ровно в четыре, как договаривались, у Екатерины Юрьевны не получилось: их «летучка» затянулась – к указанному ей дому подъехала уже в пятом часу. Но хоть и опоздала, у крылечка дряхленького, почти сельского вида домика, таких в Краснохолмске ещё пруд пруди, её встретила терпеливо дожидающаяся маленькая, худенькая, вертлявая женщина. «Здравствуйте, я Марина. Пожалуйста, прошу вас», – угодливо отворила перед гостьей входную дверь. Потом вверх по пошатывающейся под тяжестью сразу двух персон деревянной лестнице. «Извините, здесь всё так запущено. Дому больше ста лет… Нет-нет! За эти перильца лучше не браться… Сюда, пожалуйста. Только голову вначале опустите».
Наконец вошли. Екатерина Юрьевна помнила: муж-художник, студия. Поэтому и рассчитывала, что её сейчас встретит вдохновенный, длинноволосый творец в испачканном красками живописном балахоне, за мольбертом, с палитрой в одной руке, с кистью в другой. В чём-то её ожидания оправдались, в чём-то нет. Волос действительно много, слегка вьются и стоят дыбом. Взгляд немножечко сумасшедшего. Большое сходство с объективно отражающими действительность фотографиями Эйнштейна и Эйзенштейна. Скорее всего, какой-нибудь «штейн» и этот, а Екатерина Юрьевна, надо в этом признаться, немножко антисемитка… Совсем чуть-чуть. Она ещё не знает, что ей сказать, что сделать, а потенциальный «штейн» уже успел ухватить гостью за руку, энергично потряс: «Иннокентий Михайлович Небаба». Следовательно, ошиблась Екатерина Юрьевна: не «штейновские» у него корни-то, а, скорее, хохляцкие. Впрочем, те и другие примерно одного поля ягодки. Но что никак не совпало со стереотипным представлением, каким должен выглядеть истинный художник, – это наряд. Вместо ожидаемого испачканного красками балахона – довольно приличный, хотя и заметно поношенный костюм из тёмно-синего вельвета. Правда, вместо галстука нечто смахивающее, скорее, на тёмно-коричневый шнурок для ботинок. «Салве, госпожа Милославская! – И голосок у него тонюсенький, никак не соответствующий его довольно большому, хорошо за метр восемьдесят, росту. – Наслышаны о вас. В первую очередь как о ближайшей родственнице нашему… – пальцем вверх, – экс юнге леонем. По когтям можно узнать льва. И львицу тоже».