Без дна. Том 2
Шрифт:
И так они поговорили о том о сём, выпили по три бокала принесённого Тоней рислинга за здравие внука, отведали чайку с диеттортом. Времени уже скоро шесть – пора расставаться. Тоня прошла в прихожую, с неловкой помощью Игоря Олеговича оделась в своё зимнее с каракулевым воротником пальто, повязалась белым оренбургским платком, а поверх платка ещё и шапочку водрузила из того же каракуля. В этом наряде стала походить на жену какого-нибудь небогатого чиновника с картины, допустим, Ивана Крамского. Когда же совсем приготовилась уходить, опустила глаза и, едва разжимая губы: «Ты прости меня, Игорёк… Но мы теперь, боюсь, уже долго не встретимся». – «Почему?» – пробормотал Игорь Олегович. А про себя: «Ну вот! Никакая не мнительность. Но это ещё не всё. Точка-то как будто бы не поставлена. Сейчас снова услышу». «Мой, ты знаешь… совсем… Каждый раз, стоит мне только сказать, что иду к тебе, становится сам не свой. Вот и сегодня. Мне стоило это больших нервов. А обманывать его, что-то придумывать… Ну, ты же знаешь, как я устроена. Я так не могу. И так каждый раз. Когда ухожу к тебе, в голове одна и та же мысль: “Застану ли его живым?” Да, настолько серьёзно…
А что было «тогда»? Игоря Олеговича «попросили» с его места работы – он пристроился было в местном краеведческом поначалу просто сторожем, а потом подвернулась вакансия хранителя фондов. «Попросили» оттого, что грянула проверка, а у Игоря Олеговича не оказалось диплома. Да его у него и не могло оказаться, оттого что во время оно арестовали за пару месяцев до официальных госэкзаменов. Следовательно, он был бездипломником. Место же сторожа к этому моменту тоже было занято, и Игорь Олегович решительно отказался стать виновником незаслуженного увольнения другого человека.
«Но я… предала тебя», – между тем продолжает Тоня. «Какая чушь!» – отбивается Игорь Олегович. И так они ещё какое-то время отбирают друг у друга это mea culpa, не уступают его, пока на лестничной площадке из одной из соседних квартир, возбуждённо лая, не выскакивает крупная собака. Помесь добермана и обыкновенной дворняги. И сразу вслед за лаем мальчиковый ломающийся голос: «Джуля! Молчать!» Потом показался и сам хозяин. Пятнадцатилетний Вася-Василёк. Получил такое прозвище за пронзительно голубые глаза. Вежливо поздоровался. Игорь Олегович так же вежливо ответил, а потом обратился к Тоне: «Зайди ко мне. Хотя бы на пару минуток, мы ещё должны…» – «Нет! – тут уж Тоня была непреклонной. Даже испуг какой-то у неё сейчас на лице. – Не могу, милый. Прости. Я обещала. Я уже и так опаздываю. Я дала ему слово. Мне страшно… Да, за него. Мне надо идти». Помесь добермана и дворняги, одолев за три прыжка разделяющие их метры, прежде чем начать галоп по лестнице вниз, обнюхала сначала Игоря Олеговича, потом Тоню. «Как знаешь», – уступил Игорь Олегович, вернул Тоне её руку. «Может, потом… Как-нибудь. По телефону», – пообещала неуверенно она и побрела вслед за ускакавшей собакой, а Вася-Василёк всё ещё возился со своими ключами: никак не получалось запереть за собой дверь.
«Тебе, племянничек, не откладывая дела в долгий ящик, нужно законтачить с моим Колькой! Я уже с ним обо всём перетёрла, что он сегодня повидается с тобой, но там у него сейчас делегация. Прохиндеи из каких-то прежних народных демократий. Чего-то вроде у него по старой ещё памяти умыкнуть хотят. Поэтому я вначале все свои реперные точки, что в городе, покажу, а потом уже и до Кольки».
Тётушка Ненила ворвалась в уже налаженное, размеренное американское житьё-бытьё Петра Алексеевича как японское цунами. Это случилось в один из летних месяцев в прошлом году. Пётр Алексеевич был у себя, в своём центре «Арто» в Бостоне, где репетировал со своими актёрами-учениками новую постановку «Горе от ума» (сейчас в Америке мода на всё русское), когда кто-то ему позвонил по селфону и раздалась уже давно не звучавшая в его ушах русская речь в очень напористом женском исполнении: «Ты чего это, чертила ты эдакий, от родных по всём щелям прячешься?.. А ну быстро за карандаш… или что там у тебя. Записывай адрес! И чтоб завтра же был у меня!» – «Вы кто?» – спросил ошарашенный Пётр Алексеевич. «Не узнал? Свою собственную родную тётю?.. Совесть-то у тебя, спрашивается, где? Да ты же мне ещё в подол написал. Да ещё так вонько! Пришлось тут же сымать и стирать. Нечто забыл? Записывай, я тебе говорю, пока не передумала!» И тут же начала диктовать адрес. Оказалось, что она сейчас находится в пригороде Бостона – Рослиндейле. «Через час будешь?» Пётр Алексеевич всё же объяснил звонившей, что у него репетиция, а вечером спектакль. Пригласил родственницу на представление. На что она: «Не много ли чести будет, чтоб я ещё твои спектакли, в которых ничего не понимаю, смотрела?..» В конце концов договорились, что Пётр Алексеевич прибудет в Рослиндейл с визитом на следующий день.
С Ненилой Фёдоровной (так звонившая себя отрекомендовала) Пётр Алексеевич если когда прежде и встречался, так только в годы своего младенчества, о которых уже ничего не помнил. Долгоруковы достаточно распространённая, знатная фамилия. Разными они были – «высокие», «средние», «низкие». Словом, от холопов до князей. Предки Петра Алексеевича явно из холопов. Но сумевших выкарабкаться до положения «средних», то есть мещан. Однако события Октября семнадцатого растопили весь их скудный, накопленный за предыдущее столетие жирок, и все Долгоруковы (из тех, кто, конечно, выжил), из которых вышел и дед Петра Алексеевича, вскоре преобразились в общую серую советскую массу, в которой уже не было ни низов, ни верхов. И в которой так легко было затеряться!
«Слушай, Станиславский, – заявила Ненила
Фёдоровна при первой же их встрече в доме в Рослиндейле, где она гостила с внучкой у своей подруги с таким же, как у Петра Алексеевича, краснохолмским прошлым, – тебя же, чудика, царя горохового, надо спасать». – «Зачем?» – удивился недоумевающий Пётр Алексеевич. «Затем, что ты тонешь. Я же справки о тебе навела. Ты же тут загибаешься! Да ладно, ладно, не надо мне эту лапшу… У меня свои и глаза, и ухи есть. Знаю, как тут тебе. Вертайся-ка к нам в Краснохолмск. Коммуняков, тебе ненавистных… и мне, кстати, тоже… у нас уже никого не осталось, все до единого перекрасились, а мой сынок Колька сейчас там самый главный. И не какой-нибудь… секретаришка. Гу-бер-на-тор! Власти у него – немеряно. Чего хочу, то и ворочу. Всяко тебе стать на ноги поможет. Бизнес хоть свой театральный как-то нормально наладишь. Как у Немировича-Данченко. А не эти жалкие соплишки, что здесь».Тётушка оказалась на удивление информированной, знала многое, чем жил и чего в первую очередь недоставало племяннику – должного к себе уважения, вниманья. Donations, наконец. По-русски это, скорее, называется «пожертвования». Разговор был долгим. Первоначальный скептицизм Петра Алексеевича постепенно сменился… не то чтобы энтузиазмом, скорее – повеяло прежним, ещё в молодые, свежие годы испытанным на себе ветерком удалого флибустьерства: «А где наша не пропадала?» Итог разговора был таков, что вначале Пётр Алексеевич приедет с ознакомительным или, как стало это называться, «выставочным» визитом. Оглядится, что и как, сам посмотрит на других. А там… даст бог… если поднявшийся или, точнее, поднятый тётушкой Ненилой ветер подует в паруса… почему бы, в самом деле, и нет?
Тётушка уехала, Пётр Алексеевич остался. Пошло время; месяц, другой – ничего не происходило, и к Петру Алексеевичу вернулся прежний скептицизм. В самом деле, ну наобещала взбалмошная (да ещё после пары стопок виски) старушенция с три короба; Пётр Алексеевич под воздействием того же виски поверил, но на этом всё и закончилось.
Однако примерно через пару месяцев Петру Алексеевичу вновь неожиданно позвонили. На этот раз разговор шёл на английском. Звонивший мужчина отрекомендовался представителем транснациональной некоммерческой корпорации «Conversion», что можно было перевести как угодно: от «конверсии» до «преображения». Заявил об их желании воспользоваться услугами Петра Алексеевича при сценическом оформлении ежегодного чествования какого-то мифического языческого бога Вали, которое в феврале следующего года должно состояться в родном для Петра Алексеевича городе Краснохолмске. И вновь с Петром Алексеевичем произошла примерно такая же трансформация, как и в прежнем разговоре с тётушкой. Вначале воспринял это предложение как розыгрыш, никак не связав его с состоявшейся ранее встречей и посулами Ненилы Фёдоровны. «Какой ещё там “языческий бог”? Что за ерунда! Да ещё и в Краснохолмске. Чистая фантастика!» Однако, хотя бы любопытства ради, от встречи со звонившим не отказался. Им очутился самый заурядный клерк, каких в Америке тьмы и тьмы. Но какой бы непритязательной ни была внешность этого клерка, разговор между ними выглядел основательным и заслуживающим доверия. Петру Алексеевичу действительно предлагалось сотрудничество в организации – точнее, masterminding, что по-русски ближе к «постановочному оформлению» этого странного мероприятия. В награду за это Пётр Алексеевич мог претендовать на одно из двух: или достаточно неплохое денежное вспомоществование, или оказание funding, то есть материальной помощи при организации и сопровождении гастролей его самодеятельной труппы в том же самом Краснохолмске.
Пётр Алексеевич, почти не задумываясь, выбрал второе. При этом ему не так сильно захотелось «высветиться» в покинутом когда-то городе, как сделать что-то хорошее, оставляющее след в памяти у его подопечных kids («ребяток»), как он их сам называл. Международные гастроли – что может быть для них более великолепным!? Жизнеутверждающим. Выяснилось в процессе переговоров, откуда ноги растут у намерения обратиться за помощью именно к Петру Алексеевичу: прозвучала фамилия краснохолмского губернатора Поварова. А Пётр Алексеевич уже знал, что фамилия его краснохолмской тётушки была такой же.
Вот так и подтвердилось, что вся эта каша действительно затеяна именно его родственницей, а не с бухты-барахты. Дальше, всё через того же клерка, потянулись другие, более детальные переговоры с уточнением, что именно от него потребуется, за счёт чего и с помощью кого. Теперь настало время реализовать задуманное. Но в первую очередь, как начальная ступенька к пока неясной вершине, ему необходимо повидаться с всесильным, как это утверждает тётушка, губернатором города Краснохолмска.
«Смотри сюда. Смотришь? Вот дом, в котором я до двадцати трёх лет проживала, – обозначала свои “реперные точки”, сидя на переднем сидении машины рядом с безучастным, безмолвным водителем, тётушка. – Коммуналка в двенадцать семей. Одна соседушка меня к своему охламону приревновала, при всех обозвала, а я её в отместку тут же кипятком из кружки. Такое пятнище ей поставила на харю! Не будь я тогда ещё несовершеннолетней, сидеть бы мне. А так внушением обошлись, отпустили на все четыре… А вот это школа, из которой меня пару раз из-за прогулов выгоняли… Вот на этом углу тот самый киоск стоял, в котором я пивом торговала… Вот ЗАГС, где мне штампик в паспорт поставили… А это тот самый родильный дом, в котором у меня из живота Колька мой, губернатор краснохолмский, на свет божий появился…» Наконец эта экскурсия закончилась, машина остановилась напротив Дома правительства на хорошо знакомом Петру Алексеевичу проспекте Ленина. Правда, сейчас он вновь стал называться Большой Дворянской улицей. «Извини, – проговорила тётушка Петру Алексеевичу, когда водитель, предварительно покинув своё место и обойдя машину, открыл заднюю дверцу, чтобы выпустить пассажира, – я сейчас поеду дальше. У меня процедура, никак не могу пропустить. Но о тебе уже знают. Куда надо проводят». Так оно, как обещала тётушка, и произошло: узнали, проводили.