Без дна. Том 2
Шрифт:
Помалкивает девушка. Поглядывает на самого отчаянного из воробьёв: он уже едва ли не на колени ей запорхнул. А по лицу ни за что не догадаешься, что у неё сейчас в голове. «Послушай, мне меньше всего хочется читать тебе какие-то лекции, но… я вообще давно… с самого первого дня, как ты появилась у нас, очень хотела с тобой поговорить, что называется, по душам. И если ты не возражаешь…» Екатерина Юрьевна немножко подождала – девушка не возразила, а это значит, добро на продолжение получено. «Не секрет, что ты сразу вызвала во мне большую симпатию. Этим объясняется, отчего я решилась пригласить тебя в свой дом. Я, как ты видишь, доверяю тебе свою дочь. Настя также очень привязалась к тебе. Такое с ней случается крайне редко. Казалось бы, всё хорошо, но… меня не оставляет ощущенье, что ты…» Екатерина Юрьевна сейчас ступает на самый хрупкий лёд. Осознавая это, старается идти дальше с предельной осторожностью. «Словом, не могу отделаться от ощущения, что ты воспринимаешь меня… как какое-то, что ли, даже зло. Да, я понимаю… Я немножко знаю твою биографию… то потрясение,
Непроизвольная гримаса боли на лице девушки, и Екатерина Юрьевна мгновенно решает: «Стоп! Горячо! Больше об ЭТОМ ни слова». Но чтобы предыдущая фраза всё-таки нашла достойное окончание (иначе зачем вообще её надо было начинать?): «Но поверь мне, я не от них, я не с ними, они такие же мне враги, как и тебе. Мы на одной стороне. Я с тобой». А теперь, когда девушка в очередной раз не возразила, Екатерина Юрьевна решается на самое главное. Может, именно на то самое, ради чего она вообще затевала это ой до чего ж непросто дающееся ей «выяснение отношений». «Тебе, наверное, сейчас покажется это совершенно невероятным, и всё-таки я признаюсь тебе… Мне кажется, мы с тобой даже чем-то очень похожи. Мне думается, мы могли бы стать с тобою как-то, что ли… ближе… Даже друзьями. С определённой, разумеется, поправкой на возраст… Но дружба бывает разной… Вообще, мне кажется, я могла бы по жизни быть очень полезной тебе. Потому что я намного опытнее тебя и могла бы в любую минуту дать хороший совет. Оказать какую-то помощь. Мне кажется, тебе очень не хватает именно такого рода взрослой поддержки. Но и я… не скрою, я иногда чувствую себя очень одинокой. И будь мы как-то ближе… нам было бы проще».
Екатерина Юрьевна вначале и не заметила – движение инстинктивное, бессознательное – как положила руку на дальнее от неё плечо девушки. «Дальнее» оттого, что они сейчас продолжают сидеть, касаясь друг друга плечами. А уже заметив, осознав, решила: «Пусть так и будет». Одновременно почувствовала, как забилось её сердце. Так оно билось только в её ещё совсем незрелые годы, когда неумело обнимали первые ухажёры, такие же неопытные и робкие, какой была тогда и она. «Так что? – попытавшись заглянуть в глаза девушки. – Что ты на это скажешь?»
Ох! Подслушал бы её кто-нибудь сейчас. Не поверил бы собственным ушам. Это до какого же состояния Екатерине Юрьевне надо было дойти или до чего она себя довела или её довели, чтобы, видите ли, какую-то там дружбу едва ли не как милостыню выпрашивать?! И у кого?.. У собственной гувернантки! Словом, она унижается, вымаливает и что же в конце концов слышит в ответ?
«Спасибо, но… простите, мы очень разные. Мы не можем стать ближе. Это невозможно». Какое-то даже сочувствие к бедной Екатерине Юрьевне в этом слышится, хотя ощущается и другое: «Сочувствовать-то сочувствую, я вам благодарна за это роскошное, щедрое предложение, но…» «Почему?..» Да, всего-то. Видимо, совсем уж растерялась Екатерина Юрьевна, поэтому и получилось у неё так по-детски неуклюже: «Почему?..» Девушка же – или не услышала это вопрошание, или решила, что не стоит отвечать, – решительно встаёт, а потерявшая таким образом опору рука Екатерины Юрьевны вяло соскальзывает по спинке скамьи. Чутко среагировавшая на всё это воробьиная стая тут же мгновенно разлетается. И только обе вороны ещё не теряют присутствия духа, не меняют своей дислокации.
Только сейчас Екатерина Юрьевна позволила себе не на шутку разозлиться. «Ну и… чёрт с тобой!..» Нет, слава богу, не сказала, только подумала, а вслух: «Ты, кажется, ничего из того, что я тут тебе… так и не поняла. Жаль, но это уже, скорее, твои проблемы. Я же хотела тебе только помочь. Но если ты и дальше в том же духе собираешься, не лучше бы тебе сразу… допустим, пойти в монастырь?.. Скажи мне. Я тебя по знакомству устрою!» Словом, совсем уж неотмщённой строптивицу не оставила, хоть как-то постаралась сохранить лицо, но, надо отдать ей должное, нашла в себе и силы, и решимость тут же поправиться: «Извини. Не хотела тебя обидеть, так получилось. Но если тебе по-прежнему так необходимо побывать в церкви… особенно, как я понимаю, после разговора со мной…» – «Нет, спасибо. Я передумала. Я и так справлюсь… И пожалуйста… если сможете… не сердитесь на меня».
Повернулась к Екатерине Юрьевне спиной и быстрым шагом направилась вон из Монплезира в сторону маячащего неподалёку дома, а обе вороны мгновенно дружно взлетели и, как почётный эскорт, симметрично помахивая крыльями, устремились вслед за ней.
Раздосадованная, смущённая, разозлённая, проклинающая себя за то, что вообще затеяла этот сиюминутно спровоцированный общей обстановкой и тем, что ему только что предшествовало, «базар», Екатерина Юрьевна прошла к себе. Небольшая, почти как все на этой даче, угловая комнатка, в которой она обычно селилась, когда бывала здесь, соседствующая со столовой, с одной стороны, и намного большей по габаритам комнатой матери, с другой. Да, омерзительное ощущение… Как будто ей в лицо прилюдно плюнули. Или (ещё более унизительная аналогия): она вдруг собралась спеть, скажем, серенаду под окнами небезразличного ей человека, а её сверху облили безжалостно помоями. «Что, в самом деле, со мной происходит?! Что заставило меня напрашиваться в какие-то, смешно подумать, подружки к этой, прямо скажем, ещё почти сопливой, годящейся мне в дочери девчонке?! Со мной даже в детстве такого, чтобы я выпрашивала чего-то у кого-то, ни разу не происходило! Хотя ощущения тоски, скуки
и одиночества всегда было хоть отбавляй. Но я же терпела! Я была гордая! А что сейчас… со мной?..»От этих мыслей, переживаний, мысленных проклятий Екатерину Юрьевну спасло только появление брата. Он, как и подобает губернатору, приехал в Привольное целым кортежем, а иначе теперь он не мог. Впереди кортежа гаишная «Волга» с сигналом и мигалками. На подъезде к даче их встречала сбежавшаяся толпа из местных. Их, правда, в Привольном в зимнее время раз-два и обчёлся, но вот эти- то «раз-два и обчёлся», за минусом, разумеется, детей дошкольного возраста, по-видимому, все на встречу со своим губернатором и слетелись. Как мухи на мёд. Кто-то им об этом заранее… Мать, конечно же. Своим подружкам. А те уже разнесли эту благую весть по всему посёлку. Первыми, едва машины притормозили, выскочили из вездехода охранники, стали стеной между губернатором и толпой. Окна комнатки Екатерины Юрьевны выходят на проезжую часть, заборчик невысокий, дом на солидном фундаменте – словом, наблюдательный пункт у неё неплохой. «Сейчас наверняка будет небольшое шоу».
Уже не первый раз Екатерина Юрьевна бывала свидетелем общения брата с «простыми избирателями». Всякий раз искренне восхищалась тем, как он умеет обуздывать, усмирять, пресекать любого типа недовольство, претензии и даже посягательства вроде «Мы тебя избирали, мы тебя и…» Николай Юрьевич великолепно владел искусством вразумлять вроде как не подлежащее вразумлению, внушать этим людям кажущееся невнушаемым. Екатерина Юрьевна как-то спросила, каким образом это у него получается, и услышала в ответ: «Элементарно, Ватсон. Я свожу всё сложное к простому. Людям это импонирует: не надо заморачиваться. Вот и весь секрет Полишинеля». Видимо, тот же трюк сработал и сейчас. Изначально кипящий негодованием столпившийся у машины электорат через какое-то время разразился аплодисментами. Далее уже привычно подсуетилась охрана: организовала проход, которым и воспользовался Николай Юрьевич, чтобы благополучно выбраться из окружения и проникнуть на территорию поваровской дачи. Далее та же охрана захлопнула ворота. Довольная и, видимо, получившая очередную порцию не поддающихся исполнению обещаний толпа стала расходиться по своим жилищам. Концерт был окончен.
В свите брата Екатерина Юрьевна замечает господина с невольно вызывающим недоверие именем-отчеством Бенедикт Бенедиктович и совсем уж пугающей фамилией Вельзевулский. Он представляет интересы какой-то организации, замыслившей взять в субаренду Танееву дачу. Всего лишь пару дней назад они втроём, Екатерина Юрьевна, Николай Юрьевич и этот господин, совершили совместную поездку к сдаваемому объекту. Осмотрелись. Потенциальный субарендатор остался очень доволен. Вернувшись в город, посидели в ресторане. Кажется, всё обсудили, пришли к общему, всех устраивающему решению. Зачем ему ещё появляться здесь, тащиться в такую даль? Чтобы поприсутствовать на их, Поваровых, чисто семейном мероприятии? Вроде во всех отношениях благополучный, формально не вызывающий никаких подозрений, рассуждающий очень трезво, здраво, этот человек всё же чем-то по меньшей мере настораживает, а по большей – отпугивает Екатерину Юрьевну. Может, какой-то своей неопределённостью. Это как если бы Екатерина Юрьевна где-то прогуливалась и наткнулась на валяющийся на дороге безо всякого присмотра пакет. Что в нём? Пачка денег или куча дерьма? Поневоле задумаешься, стоит ли его брать в руки, разворачивать. Примерно та же ситуация и с этим господином: лучше не брать и не разворачивать.
Екатерина Юрьевна по-прежнему не спешит встречать гостей, чего-то как будто ждёт. Может, специального приглашения. Дождалась, что первым к ней заглянул Николай Юрьевич. «Ну и? – входя. – Нездоровится, что ли?» Екатерина же Юрьевна, пропустив мимо ушей тему нездоровья: «Ты зачем этого… с собой?» – «Как подушку безопасности. Как гарантия, что с матушкой при чужом друг другу лишнего не наговорим. С неё станет. Кроме того, у него к тебе какой-то малюсенький специальный разговорчик». «Упаси бог! – в голове Екатерины Юрьевны мгновенная отражательная реакция. – Этого скользкого типа мне ещё не хватало», а вслух: «Я не буду». – «Сделай милость…» – «Да пошёл он. Мы с ним вроде бы уже всё перемололи». – «Значит, не всё. Удели, удели, сестрёнка. С тебя не убудет, а человеку приятно». Брат иногда – даже с ней в разговорах – бывает требовательным. Сейчас именно такой случай. «Пока вы тут, мы с Марусей столом займёмся. Я бутылочку мальвазии специально для тебя привёз. Из первопрестольной. Перемолвитесь, потом мне всё по секрету расскажешь».
Брат ушёл, а через несколько минут в комнату Екатерины Юрьевны прошёл «скользкий тип». Как всегда очень элегантный, отлично сидящие на нём джинсы, джемпер. Приятно улыбается. «Знаю, знаю, Екатерина Юрьевна! Николай Юрьевич меня предупредил, что вы не горите желанием, но я постараюсь не отнять у вас много времени. Сюда можно?» Уселся было в кресло-качалку и тут же: «Ой!» – сделал вид, что испугался, когда кресло вместе с ним подалось назад. Предпочёл пересесть из ненадёжного приспособления на устойчивый стул. Екатерина Юрьевна ждёт, что будет дальше. Пока из неё ни слова. «В общем-то, прелюбезнейшая Екатерина Юрьевна, меня побудило встретиться с вами тет-а-тет единственное желание. Единственное, но крайне весомое. Предвижу, оно прозвучит для вас большим сюрпризом. А может, и нет. Может, вы уже и сами догадываетесь, хотя пока не решаетесь в этом себе признаться». – «О чём вы?» – «О том, что вам, Екатерина свет Юрьевна, при всём том, что вы уже далеко, простите, не девочка, выпала участь крайне серьёзно… ещё раз прошу меня извинить… влюбиться».