Без гнева и пристрастия

– Не важно. Но интересно, – разъяснила Эва свою позицию, хотела было захохотать своим железным смехом, но сдержалась, по-девичьи прикрыв пухлый роток ладонью.

– Одним из обязательных пунктов нашего устного договора станет пункт о полном инкогнито заказчика, – твердо сказал Альберт.

– Какое красивое слово – инкогнито! – спохватилась Эва. – Значит, через две недели. Я тогда поеду домой.

– Нет.

– Почему?

– Без объяснений. У вас есть в Москве берлога?

– Я не понимаю.

– Место, где бы вы могли прожить эти две недели в тайне от всех. Конспиративная квартира.

– И в тайне от всех изучать объект? – попыталась догадаться она.

– А зачем вам его изучать? Вам одинаково не жалко каждого из русских. Как вы вслед за немцами нас зовете? Русские свиньи? Какая разница: эта ли свинья, другая…

– Значит, сидеть в своей тюрьме и ждать.

– Да, – согласился Альберт. Добавил только: – И изредка в условленное время звонить мне по телефону.

– Альберт, вы очень немолодой человек, – вдруг сказала она. – И занимаетесь такими делами. Не страшно перед Богом?

Альберт ухмыльнулся невесело и ответил:

– Бога нет. – И сам быстро спросил: – Наш договор вступает силу?

– Да.

Вынув из внутреннего кармана легкой куртки тяжелый конверт, он передал его Эве. Она небрежно швырнула конверт в вязаную сумочку. Помолчали.

– Помимо денег, там два мобильника и два телефонных номера – основной и резервный, – сообщил Альберт. – А теперь познакомьте меня с вашим спутником.

– Это входит в условие нашего договора?

– Вообще-то нет.

– Тогда и я говорю: нет.

– Почему?

– Знаете, как переводится слово «снайпер»? По смыслу так: «стреляющий из укрытия». Он – мое укрытие.

– Не укрытие, – пробормотал он, – а накрытие. Покрытие…

Она поняла, что Альберт сказал непристойное.

– Мы кончили разговор? Тогда я пойду. До свидания.

– Привет спутнику! – крикнул он вслед. Пройдя несколько шагов, Эва остановилась, обернулась, понюхала букет и швырнула его в урну, грубо покрашенную серебрянкой.

Глава 6

В аэропорту Ксению встречали Люба и ее неприспособленный к жизни супруг Глеб, который все-таки обладал одним бытовым достоинством – бойко водил новенькую «фелицию» – свадебный подарок любимых родителей. Почти все время ехали в молчании: разговорить Ксению не было никакой возможности. Через полтора часа они были в дачном поселке, где обитали самые близкие и любимые Ксенией люди – пожилая, чтобы не говорить «старая», чета Смирновых-Болошевых. Молодые супруги, сдав молчаливую девицу с рук на руки, умчались по своим делам в Москву.

…Хорошо было на даче у Смирновых-Болошевых. На широкой скамье, в плетеных ивовых креслах-качалках, на зеленой ухоженной траве в тени вольно растущих кленов и лип. Хорошо вообще. Но не Ксении в частности. Она очень старалась, чтобы слезы не появились на глазах, но потом-таки захлюпала. Отставной милицейский полковник Александр Иванович Смирнов, горестно сострадая, наблюдал за Ксениными манипуляциями с носовым платком. Понаблюдал и попытался взбодрить девочку:

– Ты, естественно, почувствовала себя виноватой до конца жизни и безмерно обязанной Аркадию, Диме и Валерию за то, что они спасли тебя от испанского узилища. Так ведь?

– Да, – призналась Ксения.

– Ну а дальше что? – впроброс и без азарта поинтересовался еще один отставной полковник милиции. Вернее, поинтересовалась. Полковник Лидия Сергеевна Смирнова-Болошева. Она, полуприкрыв глаза, легко качалась в кресле.

– А дальше Валерий и я вылетели на маленьком самолете и через два часа были в Цюрихе. У Валерия, как я думаю, все там было подготовлено, до вечера мы успели сделать, что велел дед. К ночи мы возвратились в Барселону, откуда Дима отвез меня в Матаро.

– Как же ты эти три дня жила, девочка? – ужаснулся Смирнов.

– Не знаю. И не особо помню, – призналась Ксения. – Все эти дни я лежала в номере одна. Я хотела вызвать вас, я хотела сдаться властям, а иногда хотела умереть. Но ничего не делала, потому что не могла. Просто лежала.

– Ты дура, Ксюша, – продолжая раскачиваться, уверенно констатировала Лидия Сергеевна с веселой участливой улыбкой на ласковом лице.

– Да, – с готовностью согласилась Ксения.

– Она еще маленькая, Лида, – мягко возразил Смирнов.

– Пора бы и поумнеть. Да и за три года, что живешь с нами, кое-чему могла бы научиться. А тебе только Жоркины уроки впрок пошли: беглеца по пятке бить, подсечки делать… – Лидия Сергеевна была добродушно-насмешлива. – И перестань нюни распускать, надоело.

– Я человека убила, – с неосознанной трагической гордостью произнесла Ксения.

– Да никого ты не убила! – как от чего-то сильно надоевшего отмахнулся Смирнов. – Тебя, юную идиотку, развели элементарной залепухой. Как в свое время говорили мои клиенты, взяли смехача на характер.

– Дурой называть ее нельзя, а идиоткой можно, – уличила мужа Лидия Сергеевна.

– Именно так, – подтвердил Смирнов. – Дура – это навсегда, а идиотка – временно. Каждый может в определенных обстоятельствах стать идиотом на время. Время это прошло, и наша Ксюша – уже, разумеется, сообразительная и, с определенным допуском, умная гражданка.

Тайм-аут для обмена репликами они взяли только затем, чтобы Ксения осознала сказанное Смирновым, осознала и пришла в себя. И она пришла в себя и осторожно посомневалась, отчаянно надеясь, что сомнения беспочвенны.

– Александр Иванович, а вы случаем не Лука?

– Какой еще Лука? – тупо спросил Смирнов.

– Из пьесы Горького «На дне». Ну тот, который всех утешает.

– Начитанная! – обиженно отметил полковник. Лидия Сергеевна тихо веселилась. Он глянул на нее, и она взяла слово:

– Девочка! Твой покойный Хуанито (Хуанито он или не Хуанито – неважно), получив оговоренную мзду, предается сейчас в Барселоне всевозможным радостям жизни. То, что произошло с тобой, элементарная подстава. Ты же, моя крошка, в тот день и следующее утро смотрела все местные телевизионные программы. И ничего?