Без лица
Шрифт:
Неожиданно, чуть не сбив с ног официанта, появляется Стар.
— Слава богу, — сухо говорит она, — ты пришел. Тут зеленая тоска. Селвин собирается прочитать свою элегию и пригласил для этого кучу критиков, издателей и еще каких-то людей. Похоже, он сошел с ума. В любом случае, тебе придется пойти со мной. Где твой бокал?
У Джонатана нет бокала. Ему вручают коктейль — это что-то новое, американское, с большим количеством джина. Не говоря ни слова о том, как она провела последние шесть месяцев, Стар толкает его навстречу Селвину, который, прислонившись к большому эбонитовому фетишу, разговаривает с группой выдающихся литераторов. Не похоже, чтобы он так уж до смерти мечтал о знакомстве. Стар представляет их друг другу. Селвин отрывисто здоровается, мягко дотрагиваясь пальцами до руки Джонатана.
— Важно, — гремит он, снова оборачиваясь к женщине с крючковатым носом и
Возгласы одобрения. Селвин продолжает развивать эту тему, описывая потребность в новом виде человека, новом виде общества и новом виде искусства. Себя и свою поэзию он предлагает в качестве прототипа. Во время его выступления Джонатану впервые удается изучить соперника. Тот сияет самонадеянностью, и слушатели подрумяниваются в его лучах, как булочки. Нет сомнений, что он — великий писатель.
Стар уделяет речи Селвина очень мало внимания; она потягивает коктейль и рассеянно разглядывает гостей. Джонатану она кажется еще более красивой, чем когда-либо. Ее лицо напудрено, губы накрашены, а платье с тигровым рисунком, открывающее спину, ошеломительно контрастирует с внешностью английской розы. Создается волнующий эффект. Через некоторое время Стар утаскивает Джонатана в сторону от литературной беседы и наконец спрашивает, чем он занимался, «сидя в своем старом душном Оксфорде». Селвин, похоже, не заметил, что они ушли. Да и на Стар он едва ли взглянул за то время, пока они стояли там вдвоем. В приливе воодушевления Джонатан пускается в рассказы о друзьях по колледжу. Но похоже, что их имена не обладают тем же весом, что ее имена. Вскоре она уже теребит ожерелье и задумчиво поглядывает на пустой бокал.
Импозантная дама пробирается в центр комнаты и поднимает маленький серебряный колокольчик. Это леди Тредголд. Она просит внимания гостей. Сейчас начнется главное событие этого вечера. Ее сын прочтет отрывки готовящейся к выходу книги «Сумерки континента». Селвин взбирается на резную деревянную табуретку. С минуту он демонстративно полирует очки в стальной оправе, затем водружает их на нос и начинает декламировать звучным, довольно гнусавым голосом:
Эхой! Эхой! Образ Марса Плывет над Лицом Серповидной луны Эхой!Гости становятся серьезнее. Несколько мужчин помоложе слушают, прикрыв глаза, потирая костяшками пальцев виски. Голос Селвина набирает обороты, поднимается, дрожа от сдерживаемых эмоций.
Давайте ж Электрические люди Щеголи, динамисты Бранить Высмеивать Этих, с самодовольными лицами Традиционалистов Критиков Пусть поплачут Эхой!Упомянув критиков, Селвин делает паузу. Похоже, что Стар это не впечатлило. «Он всегда их упоминает», — шепчет она Джонатану. Селвин продолжает высмеивать различные группы людей. Стар начинает нервничать. «Знаете, — говорит она в полный голос, — а ведь у него совершенно нормальное зрение. Очки он надел просто так, для красоты». Волнуясь, она проглатывает слоги. Селвин продолжает описывать состояние антипоэтических слоев общества, которые способны лишь «лизать ботинки / завтрашних сынов / радийно-ярких / совершенно новых». Стар громко вздыхает, переминаясь с ноги на ногу, затем выскакивает из комнаты и возвращается с бутылкой шампанского, которую пытается перехватить спешащий за ней официант. Селвин произносит последнюю строфу: «Хоть в сумерках этой Европы / мы разобьем свои лиры / Эхой!» Стар выстреливает пробкой, и та попадает в стену возле головы Селвина. Он пригибается, теряет равновесие на табуретке и обрушивается спиной прямо на мать. Леди Тредголд пронзает Стар убийственным взглядом, через ее щеки и лоб последовательно и отчетливо проходят все оттенки спектра вплоть до малинового.
— Ой, — говорит Стар.
В комнате — абсолютная тишина. Несколько георгианских поэтов, покинувшие было помещение в знак протеста против того, как Селвин использует верлибр, возвращаются.
Кто-то начинает аплодировать, но останавливается при взгляде на леди Тредголд. Стар сует бутылку Джонатану в руки.— Джонатан, — громко укоризненно говорит она, — не стоило доверять мне эту штуку. Вечно они взрываются без предупреждения.
Леди Тредголд перемещает испепеляющий взгляд со Стар на Джонатана. Затем снова на Стар. Ее не так легко сбить с толку. Изумляясь тому, что хитрость не сработала, Стар снова хватает бутылку. Затем хватает пальто, хватает Джонатана и направляется к двери. Будь Джонатан чуть более разворотлив, им удалось бы сбежать, но… Он не вполне понимает, что происходит, и, пока они пытаются поймать такси, на крыльце возникает Селвин. Стар запускает в него туфлей.
— Катись! — выкрикивает она. — Идиот…
Селвин в ярости.
— Господи, ну зачем ты это сделала? Ты же видела… Это был мой звездный час! У меня был свой собственный succ'es de scandale [190] , но ты вылезла вперед! Теперь все будут говорить о тебе. О тебе, о тебе! Сука!
Джонатан делает шаг вперед:
— Не смей так говорить с ней!
— Как хочу, так и говорю.
— Я требую извинений.
— Больше ничего?
Джонатан бросает быстрый взгляд на Стар. Не обращая на них внимания, она стоит на дороге и машет оставшейся туфлей проезжающим машинам. Когда он поворачивается обратно, Селвин ухмыляется:
190
Succ'es de scandale (фр.) — скандальный успех.
— Боюсь, она тебя разочарует. И скоро…
— Что ты имеешь в виду?
— Заткнись, Селвин! — кричит Стар. Такси прижимается к тротуару. — Какая же ты свинья, — говорит она и забирается в машину. Джонатан собирается сделать то же самое.
— Давай, — говорит Селвин. — Беги за ней. Она тебе наобещает чего хочешь, но не даст и притронуться к себе.
— Ты… — говорит Стар и снова вылезает из машины. — Ты…
— Не смей с ней так говорить! — тупо повторяет Джонатан.
— Не радуйся понапрасну, Бриджмен. Она фригидна. Она не даст тебе…
— Свинья! — вопит Стар.
— Даже пощупать. Такая… старомодная. Ты ей и руку-то не засунешь…
— Свинья!
— Сука!
— Свинья!
— Селвин Артур Тредголд, сию же секунду войди в дом!
На лице немолодой леди — стыд за сына, который бранится на улице, как член тред-юниона. Он придал лицу леди Тредголд фиолетовый оттенок, кое-где выходящий за пределы оптического спектра. Она монументальна и несокрушима. Плечи Селвина поникают.
— Хорошо, мама.
Пользуясь моментом, Стар и Джонатан ныряют в такси и кричат водителю, чтобы тот ехал как можно быстрее. Почувствовав себя в безопасности, они принимаются хохотать от облегчения. Стар целует его в щеку:
— Ну, в самом деле, Джонатан, прямо никуда с тобой не пойдешь.
Его сердце взлетает к крыше салона.
После этого они видятся почти каждый день. Стар приезжает погостить к отцу в Оксфорд, говоря, что устала от Лондона. По словам Левина, Лондон от нее тоже слегка подустал. История с Тредголдами — лишь последний эпизод в серии аналогичных происшествий. Лондонские люди искусства в действительности недолюбливают богемность — разве только ее демонстрируют иностранцы. «Знаешь, Джонни, — говорит ему Левин, — мне кажется, эта девушка не для тебя. Посмотри, что она сделала с бедным Треддерсом. Он совершенно не способен работать. Ты — человек солидный. Забудь об Астарте Чэпел. Я согласен, в ней что-то есть, но в конце концов ее увезет какой-нибудь иностранец. Попомни мои слова». Джонатан просит Левина не совать свой нос в чужие дела. Они расстаются в обиде друг на друга.
Потому что Стар — это и есть самая подходящая для него девушка. Ему впервые кажется, что и она сейчас думает так же. Он помогает ей с покупками на Корнмаркете, и в награду ему достаются завистливые взгляды прохожих. Стоя в очереди за билетами в кинематограф на Джордж-стрит, она позволяет держать себя за руку. Они целуются на галерке. На день рождения она дарит ему пару эмалевых запонок в форме крохотных негритянских джазистов — саксофониста и трубача.
Это очень важный день. Ему исполнился двадцать один год. Он достиг совершеннолетия. Мистер Спэвин в последний раз пытается убедить его заняться юриспруденцией, но вынужден признать, что проиграл. Затем он передает Джонатану унаследованный капитал — несколько сотен фунтов. Пожимая ему руку, Джонатан прячет глаза; он испытывает неожиданное чувство вины перед другим Бриджменом, безымянным бомбейским мертвецом.