Без маски

Однажды фру Енсен сделала робкую попытку выяснить причину его таинственных ночных прогулок. Больше она никогда ее не повторяла. Ужас, появившийся в глазах Сигурда, долго еще мучил потом пожилую женщину. А время шло…

И вот уже минуло две недели, как его вовсе не было ни видно, ни слышно. Фру Енсен представила себе, как он целыми днями сидит у себя в комнате, а в глазах его — всё тот же ужас. Тут она набралась храбрости и вышла из дому, чтобы с кем-нибудь посоветоваться…

Спустя два месяца девушка, продавщица булочной, сказала ей:

— Да, быстро сгорел Сигурд Халланн. Страшная штука этот туберкулез.

Фру Енсен глубоко вздохнула. Она всё еще тяжко терзалась угрызениями совести, хотя и знала, что всё равно ничем не могла бы помочь. Она задержалась перед прилавком, по-старушечьи топчась на месте и сжимая в руках булку. Продавщица с изумлением увидела, что фру Енсен вся дрожит.

— Нет, — сурово и горько произнесла наконец старушка, — страшен не туберкулез, страшны люди, эти бездушные автоматы. И все мы таковы.

Она быстро вышла из булочной.

— Автоматы? — испуганно прошептала продавщица.

Это было мудреное, иностранное слово. И неудивительно, что фру Енсен пришлось долго думать, прежде чем она вспомнила его.

Исторические рассказы и легенды

Выкуп головы

(Перевод Ф. Золотаревской)

В безветренной бухте тихо покачивались на канатах легкие боевые ладьи. На берегу пылало множество костров. На носу каждой ладьи видны были неподвижные фигуры дозорных, не спускавших пристального взгляда с темнеющих вод фьорда. Шлемы их четко вырисовывались в сумерках. Это были люди короля Эйрика Кровавая Секира^[23]. Все — отчаянные головорезы, жестокие, как их господин.

По другую сторону бухты к возвышавшимся вдали холмам направлялся человек в одежде воина. Он остановился на мгновение, бросил взгляд на ладьи и заторопился дальше. Спустя некоторое время он уже входил в землянку, вырытую у подножья холма. Вокруг очага сидели трое мужчин. Они взглянули на пришельца, но тут же отвернулись, словно не желая показать, с каким нетерпением они ожидали его. Человек снял с себя плащ, сел поближе к очагу и вытянул над огнем руки.

— Поздно же ты пришел, Аринбьярн, — сказал Гуннлойг. — Что скажешь? Может ли Эгиль Скаллагримсон^[24] надеяться, что король пощадит его?

Аринбьярн покачал головой.

— Дело решено, — сказал он. — Нет у меня больше надежды спасти Эгиля. Он мне лучший друг и побратим. Он — самый великий скальд в нашем краю. Но король Эйрик не забыл, что Эгиль сложил о нем хулительную песнь и навеки опозорил его. Бесполезно просить короля о пощаде. К тому же вам известно, что Гунхильд, Мать Королей, ненавидит Эгиля. Сегодня ночью Эгиль умрет. Тут уж ничем не поможешь. Но всё-таки мы должны что-нибудь придумать.

Долго они сидели, глядя на огонь. Время от времени в костре раздавался треск смолистых сучьев и целый дождь искр падал на земляной пол. Гуннлойг, самый молодой и решительный, сказал с юношеской отвагой:

— Соберем народ и силой освободим Эгиля от позора и смерти!

Аринбьярн, который волею судьбы был и правой рукой короля Эйрика и побратимом Эгиля, удрученно покачал головой.

— Уж очень нас мало. Да еще повсюду расставлены дозорные. Сам же я принес клятву верности на мече Эйрика и скрепил кровью свою дружбу с Эгилем. Но знаю одно: королю Эйрику и Гунхильд, Матери Королей, известно, что друзья Эгиля неподалеку.

Тьодолф сказал:

— Может, ты и прав, Аринбьярн. Но не знать мне в жизни и одного счастливого часа, если я стану сидеть сложа руки в то время, когда король собирается казнить моего друга, величайшего скальда Норвегии.

Тут заговорил старый Будди. Хриплое дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он сказал:

— Я старик и в сраженье уже не гожусь. Смертельные раны больше не страшат меня. Король Эйрик не оставил в живых никого из моего рода. Рука моя ослабела, и мысли текут медленно. Но я многое повидал на своем веку, и всё это до сих пор свежо в моей памяти. И память моя рождает думы, подобно тому, как земля рождает деревья и травы. Сдается мне, я знаю, как спасти Эгиля, если только норвежцы остались такими, какими были в старину!

Аринбьярн изумленно поднял взор. Он уже утратил всякую надежду на спасение друга.

Старый Будди с трудом встал и выпрямился, словно собирался держать речь на тинге^[25]. И тогда он сказал:

— Жизнь Эгиля в его же руках. Никогда еще Норвегия не рождала скальда, подобного ему. Если он сумеет и пожелает, пусть сложит песню о короле Эйрике. Пусть в этой песне не будет лести и мольбы о пощаде, пусть в ней будет чистая правда. Король не посмеет обезглавить того, кто увековечит его имя своей замечательной песней. Так уж повелось в Норвегии, что короли ценили дар песни превыше всякого другого уменья. Бывают люди, которых боги от рождения наделили этим даром. Людей этих зовут скальдами. Они повествуют в своих песнях о великих деяниях. Они повествуют потомкам о многих славных битвах. Слушая их песни, мы радуемся победам и скорбим об изменах и несправедливости. Это скальды своей мудростью и божественным своим дарам свершили то, чего не могли свершить короли. Это они напоминали нам, что мы — единый народ и что мысли наши и чувства должны быть едины. Они рассказали нам историю наших предков, возвеличивая достойные деяния и осуждая постыдные. Сколь много славных побед навеки погибло бы для нас, если б скальды не дали им в своих песнях новую жизнь! Скальды поддерживали доблесть в сердцах наших отцов тем, что осмеливались судить королей, рыцарей и дерзали подавать советы своим властителям. А ведь короли не стерпели бы этого даже от своих приближенных. Проклятье или похвала в песне скальда имеет огромную силу и живет дольше самого долговечного короля. Молва гласит, что отец короля Эйрика, Харальд Прекрасноволосый, всегда сажал скальдов на самые почетные места. Выше всех других сидел Аудун Иллскальди, самый старый из всех; он был скальдом Халвдана Сварте. Рядом с ним сидели Торбьярн Хорнклови и Эйвин Хнуви. А по правую руку от себя король сажал Борда. Эйрик Кровавая Секира сам хороший скальд, так же как и отец его. Он знает толк в этом искусстве. И он оценит великую прекрасную песнь скальда! А такую песнь в наши дни способен сложить один только Эгиль Скаллагримсон. И тут-то король попадется в западню. Вот что я хотел вам сказать. А теперь дайте мне отдохнуть, потому что долгая речь утомила меня.

Все нашли, что старый Будди дал добрый совет. Аринбьярн вернулся обратно в усадьбу короля Эйрика. Тут он поговорил с Эгилем Скаллагримсоном, который уже совсем было примирился со смертью.

На другой день в королевской усадьбе собралось много народу. Все знали, что нынче король Эйрик будет судить самого непримиримого своего недруга — и самого великого скальда Норвегии — Эгиля Скаллагримсона…

И вот Эгиля вывели во двор. Вокруг на холмах сидели и лежали вооруженные люди. Но место перед королевскими парадными покоями пустовало. Поодаль стоял Аринбьярн со своими друзьями. Старый Будди опирался на плечо своего внука. Он был очень стар и слаб, но глаза его сверкали совсем как в далекие молодые годы.

Наконец появился король Эйрик. Рядом с ним шел Хьяртан, которому надлежало свершить казнь. У него было особое право мстить Эгилю, так как тот добыл себе богатство, причинив много зла роду Хьяртана. Вожделение к золоту было слабостью великого скальда. Все знали это. И все понимали, что Хьяртан выпросил у короля милостивое разрешение самому снять с плеч голову великого скальда.

И вот они стояли, глядя друг на друга: Эгиль и Хьяртан. Хьяртан — высокий, мускулистый, с тяжелым топором в руках. Эгиль — огромный, тучный, с крупной облысевшей головой. Лицо у него было широкое, с кустистыми бровями, коротким, тупым носом и отвислой нижней губой. Его куцая, заплывшая жиром шея казалась особенно уродливой рядом с широкими могучими плечами. Он был очень рослый и казался выше всех окружавших его людей. Одна бровь у него хмурилась, другая взлетела высоко вверх. Вид у него был такой, словно он сидел за длинным пиршественным столом, радуясь вместе с другими кубку доброго вина. Он не отводил взора от горевших ненавистью глаз Хьяртана.