Без маски

Когда начало светать, Аслак Сигурдсон увидел на море множество кораблей, которые постепенно вырисовывались на горизонте. Сомнения не оставалось: это шел со своей ратью король Улав.

Эйрик Старый сказал:

— А теперь мы выстроим наше войско на берегу, и тогда Улав увидит, какое у нас могучее ополчение. А уж твое дело, Аслак, повести речь так, чтобы он не мог понять нас превратно или обойти хитростью. Ведь он — мастер на выдумки. В этом ему и равного нет. Не забывай об этом, Аслак. И потом он умеет заговаривать зубы. Он говорит так, что людям кажется, будто всё сказанное им — правда. Но помни: станет он говорить вкрадчиво — будь настороже; заговорит как повелитель, попытается внушить уважение к своему сану, он — неопасен; ну, а уж если смолчит, значит готовится к нападению, и дело наших воинов — держать оружие наготове.

Так говорил Эйрик Старый, знавший короля Улава лучше всех в долине.

В то же самое время король стоял на носу своего корабля. Он был скорее приземистым, чем высоким, хотя и богатырского сложения. И хотя он казался самым низкорослым среди своих воинов, всё равно, взгляды тех, кто видел его впервые, обычно прежде всего приковывались к нему. Так получалось потому, что когда он смотрел на человека, казалось, будто он видит его насквозь. Ни у кого не было более проницательного взора, чем у Улава, и люди, хорошо знавшие его, говорили, что глаза короля — зеркало его ума. Никогда в Норвегии не было более умного короля, никогда не было такого, который бы лучше умел постоять за свое дело.

Бьёрн Толстый — телохранитель Улава — стоял рядом с королем. Он жевал бороду, — как обычно, когда бывал чем-то недоволен.

Глубокие морщины бороздили лоб короля. Взгляд его бродил по полям, где бонды строились в ряды. Казалось, что им не будет конца, потому что из лесу выходили всё новые и новые толпы воинов. Бьёрн Толстый обернулся и посмотрел на королевский флот. Небольшое отборное войско Улава состояло из самых лучших воинов, но всё равно, глупо было бы вступить в бой с такими явно превосходящими силами. Бьёрн Толстый подумал: впервые королю Улаву приходится столкнуться со столь могучим ополчением. Придется, видно, сдаться или отступить. И это — сражение не с великими хёвдингами, а с народом. Как быть? Как обернется это сражение для страны? Каким примером послужит оно другим селениям? Бьёрн понимал, что битва с бондами могла привести королевскую рать к гибели. И уж тут всё зависело от короля. Сумеет ли он и на этот раз найти хитроумный выход из беды? И Бьёрн подумал: удастся Улаву выиграть эту битву, значит он связан договором с неведомыми могущественными силами, а может с тем самым святым Христом, в которого верил и сам Бьёрн, уже принявший христианство.

Позади Бьёрна стояли другие хёвдинги, они думали ту же думу.

Король Улав повернулся спиной к войску бондов и стал разглядывать берег. Казалось, он любуется благоустроенными усадьбами, лежавшими на склонах гор. Но вдруг он поднял руку и сказал:

— Причаливаем к этому мысу! Надо, чтобы все корабли встали носом к берегу.

По одному слову Бьёрна Толстого приказ Улава стали передавать с одного корабля на другой. Воины подивились решению короля, но, повинуясь его приказу, корабли начали медленно скользить по направлению к мысу.

Улав продолжал свою речь:

— На борту останутся только те, кто управляет кораблями. Корабли должны быть готовы в любую минуту выйти в море. Наша рать выстроится на мысу так, что от войска бондов нас будет отделять лишь узкий клин. Тогда им не удастся всем сразу напасть на нас. А теперь — пошли!

Приказ короля был выполнен.

В отдалении выстроилось войско бондов, ожидая Улава, но появился лишь один-единственный вестник, сообщивший, что король Улав пришел в долину и хочет собрать на мысу тинг.

Старейшины бондов принялись совещаться о том, что им предпринять, а Эйрик Старый сказал:

— Это, верно, новая хитрость Улава. Двинемся ему навстречу сомкнутым строем, а воины пусть бряцают мечами о щиты и издают воинственный клич. Раздастся такой лязг оружия, что люди Улава поймут: им грозит смерть. Когда же один из нас заговорит, мы постараемся показать, что все мы едины и горим желанием сразиться с королевской ратью!

И вот они направились к мысу и сразу же выслали вперед для встречи с королем всех самых уважаемых людей.

Улав сидел на камне и приветствовал их учтиво и кротко. Эйрик Старый проворчал что-то себе в бороду;

— С пышной свитой пришел ты, Аслак Сигурдсон, — улыбаясь сказал король, но взор его был так кристально прозрачен и проницателен, что Аслак чуть не отпрянул назад.

Так как Аслак сразу не нашелся, что ответить, заговорил Эйрик Старый:

— Так уж повелось, король. Там, где решаются великие дела, надобны и великие силы, чтобы отстоять справедливость!

Улав повернулся к Эйрику, окинул его взглядом, потом кивнул, словно доверяя себе одному какую-то тайну, и заговорил, снова обратившись к Аслаку:

— В поход через Остер-фьорд и Согне-фьорд мы шли с мирными намерениями, Аслак. И здесь мы тоже не собираемся вести себя иначе!

Аслак отвечал:

— О твоих мирных намерениях мы уже наслышаны, король. Там, где бонд не хотел отречься от своего бога, ему приходилось расставаться и с жизнью и с имуществом. А теперь нам хотелось бы знать, какие условия ты предлагаешь нам здесь, в долине?

Король поднялся и сделал шаг вперед. У Улава была гордая осанка, хотя он и был склонен к тучности. Его огромная голова производила внушительное впечатление, а держался он уверенно, как и подобает знатному вельможе. Когда он говорил, каждое его слово отчетливо разносилось над земляными укреплениями, и он говорил без устали, находя самые нужные слова. Когда ему хотелось, чтобы речи его звучали особенно проникновенно, он вплетал в них, словно в песне, кеннинги^[32], и воины слушали его речи, будто песню. Не гнушался он и шуткой, но шутки его никогда не бывали плоскими и никогда не располагали к громкому смеху. Они были исполнены тонкой насмешки и разили, как удар секиры.

Никогда раньше не доводилось бондам слушать таких речей!

А король говорил и говорил о святом Христе, о мире, который он несет простонародью и всем тем, у кого нет в услужении наемных ратников, чтобы посылать их вместо себя на войну.

Казалось, кое-кому из бондов пришлись по нраву подобные речи, и они стали прислушиваться.

Эйрик Старый дрожал от возбуждения и без конца нашептывал что-то на ухо Аслаку. И вот наконец, когда король Улав, предложив бондам принять христианство, смолк, выступил с ответной речью Аслак. Речь его обернулась прямым вызовом. Он напомнил королю о правах бондов и о том, что они ни в чем и никак не желают подчиняться Улаву. И примут они теперь новую веру или нет, последуют ли за новым святым — Христом — или же воспротивятся предложению короля, — всё равно их усадьбы превратятся в пепел. Разве Эрлинг Скьяльгсон не был добрым христианином, а чем кончилась дружба между ним и королем? Нет, бонды считают речь короля новой хитростью, рассчитанной на то, чтобы лишить их прав и усадеб, которыми они владеют с незапамятных времен. На любую же хитрость они привыкли отвечать силой.

И все бонды подняли мечи и забряцали щитами. Когда Улаву наконец удалось взять слово, его прервали запальчивые возгласы и насмешливые слова. Бонды хотели пустить в ход мечи и подстрекали молодых воинов к сражению, — ведь и на кораблях, верно, немало найдется богатой добычи!

Эйрик Старый до крайности распалил бондов своими речами о Торе и древних богах, всегда приносивших им удачу в бою. Ведь величайшие мужи страны исповедовали языческую веру, которая согласно обычаю переходила от отца к сыну.

Бьёрн Толстый тихо сказал королю:

— Отступим, господин мой, они намного превосходят нас силой и вот-вот нападут!

Сам Бьёрн обнажил меч, и остальные хёвдинги последовали его примеру. Велико же было их удивление, когда король резко и громко приказал им вложить мечи в ножны.

Торжествующие бонды немного опечалились. Видно, не придется сразиться с королем Улавом в открытом бою. Но их утешало то, что этот могущественный хёвдинг запросил мира. Поэтому самые молодые бонды повели себя вызывающе и стали осыпать насмешками воинов королевской рати. Эйрик Старый, сощурив глаза, наблюдал, как менялось выражение лица короля. Он видел, что глаза Улава мечут молнии, хотя на губах его играла спокойная и умиротворенная улыбка. Для Аслака Сигурдсона это был счастливейший час его жизни, и в мечтах он уже видел себя величайшим хёвдингом долины.